Читать интересную книгу Библиотечный детектив - Инна Штейн

– Елизавета Степановна, дорогая, пойдемте, Верочке спать пора.

Эти простые слова, сказанные спокойно и твердо, как будто разбудили пожилую женщину. Она взяла Верочку за одну ручку, Анна Эразмовна – за другую, и они вошли во двор. Двор был старый, типично одесский, с деревянными балконами-галереями. На перилах сушились круглые половики, связанные из разноцветных лоскутов, и сидело невероятное количество кошек.

В отличие от жизни, бившей ключом во дворе Анны Эразмовны, здесь царила тишина. Дети не гоняли по двору, на балконах никто не сидел, пахло кровью и смертью. В сгущающихся сумерках отчетливо белел песок, полностью перекрывающий подход к лестнице.

Анна Эразмовна взяла на руки Верочку и, содрогнувшись, ступила на песок. Переступить его своими короткими ножками она никак не могла. В длинной комнате, где дверь заменяла окно, царил жуткий беспорядок. Она помогла уложить ребенка и, прощаясь, сказала: «Не волнуйтесь, Елизавета Степановна, Андрей обязательно вернется». Кажется, она догадалась, где он мог быть, но предпочла промолчать. Взаимная пламенная любовь Олега и тещи была известна всему кварталу.

Почти совсем стемнело, и она поплелась домой еще медленней и осторожней, чем прежде. Состояние тротуаров никакими рациональными причинами объяснить было нельзя. Люди покорно обходили глубокие выбоины, ямы, рытвины и канавы, спотыкались, падали, ломали руки и ноги, никто при этом даже не вспоминал про ЖЭК или исполком. Беба Иосифовна дважды поимела здесь перелом ноги, сначала левой, а потом правой, чтоб не обидно было. У Анны Эразмовны на этот счет была своя теория. Видимо, в одном из параллельных миров их квартал был плацдармом, где шли тяжелые продолжительные бои, грохотали танки, рвались снаряды, глубоко в землю зарывалась пехота.

Ее собственное сражение на сегодня еще не было окончено. Муж спал у включенного телевизора, она разбудила его, выслушала все, что положено по поводу не купленных сигарет и напоила чаем, маме дала кефир и перестелила постель. Сынок был ярко выраженной совой, настоящий аппетит просыпался у него ближе к полуночи, и его пришлось кормить основательно. Кошка Мася, явившаяся к ним три года назад прямо из мусорного бака, теперь ела только корм для привередливых котов. Она сидела у пустой мисочки, изображая немой укор и недоумение.

– Ну, извини, Мася, совсем про тебя забыла, -Анна Эразмовна погладила кошку и насыпала ей хрупиков.

Наконец, все уснули, кроме Миши. Телевизор у него светился почти всю ночь (хорошо, хоть бабушке не мешал), кто его знает, что он там смотрел.

Глава третья, которая знакомит с первым сном Анны Эразмовны

И приснился Анне Эразмовне сон. Снится ей библиотечный двор, но не сегодняшний, где цветущая природа милостиво камуфлирует позор запустения, а столетней давности, виденный ею на старинной фотографии в библиотечном Музее книги. На месте огромного деревянного сарая, наскоро сбитого из старых досок, стоит затейливая чугунная беседка, а там, где наяву высятся кучи ржавой жести и битых кирпичей, разбиты клумбы. «Они разбили клумбы, а мы разбили все остальное», – думает Анна Эразмовна.

Картина, открывшаяся перед ней, – это негатив: на сером небе пульсирует черное солнце, пеплом летают цветы вишни, чугунная беседка раскалена добела.

В абсолютной тишине она идет к беседке, в которой сидит похожая на Любу красавица-гречанка, жена писателя – Нобелевского лауреата, которая на расспросы о нем всегда и всем отвечала одно и то же: «Ничего не помню». Она подходит ближе и видит сидящего рядом маленького мальчика, весело болтающего ножками.

Большая белая птица пролетает прямо у него над головой и усаживается на перилах. Анна Эразмовна узнает библиотечную ворону, испокон веку живущую во дворе и ворующую еду у бесчисленных библиотечных кошек. Ворона из сна омерзительна. Нет, смущает вовсе не ее цвет, что-то не то у нее с глазами. Это очень знакомые, холодные, безлсалостные, без капли интеллекта глаза. Глаза человека, переступившего черту.

Мальчик пугается вороны и начинает плакать, он рыдает все горше и горше, беззвучно разевая крошечный ротик. Женщина сидит неподвижно, не делая никаких попыток успокоить ребенка, и странная улыбка кривит ее губы. Судорожные рыдания сотрясают маленькое тельце, ребенок начинает задыхаться, и вдруг у него горлом идет кровь, бело-серая, отливающая металлическим блеском и распадающаяся при ударе об пол на крошечные юркие шарики.

Ворона поворачивает голову, Анна Эразмовна понимает, что через секунду этот невыносимый взгляд остановится на ней, и закрывает лицо руками.

Ей холодно, очень холодно, она отнимает руки от лица и обнаруживает, что стоит на улице ночного города. Светится одно-единственное, разделенное на прямоугольники, окно на первом этаже, она подходит, сквозь один из них заглядывает внутрь и видит картину почти идиллическую: в камине горит огонь, совсем еще юная женщина (ей очень подходит ее имя), перебирает прозрачными пальчиками струны маленькой позолоченной арфы, странный молодой человек сидит за круглым столиком и что-то быстро пишет. Время от времени он поднимает голову и устремляет на свою подругу взгляд, полный любви и страха. Он панически боится ее потерять, она – его единственная надежда на нормальную человеческую жизнь.

Вдруг Анна Эразмовна видит рядом с собой мужчину средних лет с обвисшими усами, потом у окна появляется юноша с пышной шевелюрой и упрямо выдвинутой нижней челюстью, потом смешной лысый клетчатый человечек. Множество еще каких-то людей толпится у нее за спиной. Все они неотрывно смотрят на молодого человека, кто с любопытством, кто с сочувствием, а клетчатый – с безграничным обожанием.

С раздражением и тоской она думает о том, что произойдет через секунду. Не жить страдальцу в любви и покое, не быть ему нормальным, и все это слетевшееся воронье урвет каждый в свое время кусочек от его несчастной славы.

Женщина отрывает пальчики от струн, широко открывает рот, мужчина вскакивает, зрители замирают в ожидании…

Нет, она совершенно не намерена это видеть, слишком, слишком много крови, она с трудом продирается сквозь толпу и бежит прочь по вымощенной камнями улице. Вот уже и окраина.

Перед ней вырастает высокая стена, она идет вдоль нее, доходит до железных ворот, которые со скрежетом распахиваются и оказывается на очень старом кладбище.

С небольших, глубоко ушедших в землю вертикальных мраморных и гранитных надгробий ей улыбается ангел смерти с крыльями, растущими прямо из черепа.

Имя на одном из могильных камней привлекает ее внимание, она становится на колени, букву за буквой очищает ото мха эпитафию, чтобы, наконец, прочесть: «И я была когда-то такой же, как ты сейчас».

Глава четвертая, в которой ругаются даже дети

На следующее утро опять все было, как всегда. Анна Эразмовна накормила завтраком свою шайку-лейку и опоздала совсем чуть-чуть. Электрический чайник, отделовский перпетуум-мобиле, уже кипел, сама она дома не успела позавтракать и выпила чаю с превеликим удовольствием.

Она совсем уже было встала, чтобы пойти и поговорить с Любиной подругой Наташей, но не тут-то было. Два часа, ерзая на стуле, она вела глубоко научную беседу с постоянным читателем Дмитрием Александровичем Галузо, поехавшим на проблеме времени. Если честно, и сама Анна Эразмовна относилась к этой проблеме с большой любовью, именно сейчас она работала над вторым рекомендательным библиографическим указателем, посвященным этой теме. Но сегодня ей не терпелось проверить свои предположения, и она каждые пять минут выразительно поглядывала на часы, что не производило на Галузо никакого впечатления. Он принадлежал к славной когорте постоянных читателей, известной библиотекарям всех времен и народов.

«Постоянный читатель» – это эвфемизм, за которым скрывается слово, нет, не «сумасшедший», а «маргинал». Для постоянного читателя библиотека – дом родной, а библиотекари – его семья. Здесь он всю жизнь пишет одну огромную книгу, бесконечно листает самые разные научные журналы, учит по самоучителю японский, изучает специальную и общую теорию относительности и постепенно становится таким же неотъемлемым атрибутом библиотеки, как читальный зал или каталоги. Он стареет, и его костюм, всегда один и тот же, стареет вместе с ним. Сначала локти и колени начинают лосниться, потом появляются дыры, сквозь которые виднеется почему-то намазанное зеленкой тело. Дышать рядом с ним не рекомендуется, молодежь проскакивает мимо, воротя носики, но кадровые сотрудники никогда не откажут такому читателю ни в книге, ни в человеческом общении.

– А что, лучше водку пить? – воинственно вопрошала Анна Эразмовна, и никто с ней не спорил. Некоторые, самые выдающиеся постоянные читатели, навсегда входят в историю библиотеки. Таким был (вечная ему память!) Александр Абрамович Гельфман, которого Анна Эразмовна называла «санитаром природы». Он внимательно и скрупулезно читал не только все изданные библиотекой указатели и методички, но и все объявления и заголовки выставок. От его зоркого взгляда не укрывался ни один ляпсус-трубецкой. Работы ему всегда хватало, обнаружив очередную ошибку, он с восторгом тыкал в нее автора мордой и сообщал всей библиотеке. Мало кто любил Гельфмана, но Анна Эразмовна принадлежала к меньшинству. Он научил ее так работать над текстом, чтобы потом не было мучительно стыдно, и она была ему за это бесконечно благодарна.