Читать интересную книгу Face control - Владимир Спектр

– Может, я поеду с тобой?

– Свет, ну это же бизнес, там вообще нет женщин.

– Конечно, женщин нет, бляди одни.

– Да какие еще бляди, просто мужики бухают и все, ни одной девки там не видел.

– Ты заставляешь меня говорить очень банальные вещи, прописные истины.

– Ну что ты, Света, о чем ты?

– О вере, например.

– При чем здесь вера?

– Вот именно. Ее нет, давно уже нет. Я все время одна дома, тебя ребенок не видит, спрашивает меня: «Мам, а почему папа все время работает, даже ночью и в выходные?»

Начинаю чувствовать себя виноватым. Света знает, что надо для этого сказать. Болезненная жалость по отношению к сыну давит сердце. Отчего-то вспоминаю самого себя маленьким, одетым в теплую шубку, шапку с помпоном и варежки, гуляющим с отцом по Лужникам. Пытаюсь перевести разговор.

– Так что мне одеть, Свет?

– Мне все равно, понимаешь, абсолютно все равно. Вот тебе плевать на меня, сына, своих родителей и вообще всех вокруг, так и мне насрать, что ты там на себя напялишь.

Общение заходит в тупик. Звонит мобильный. Это Бурзум, и я тихонько выскальзываю на лестничную площадку.

– Привет, Мардук. – Ее голос рождает приятный холод в яйцах.

– Привет, Бурзум, чего скажешь?

– Это ты чего скажешь?

– Так ты же звонишь.

– Так ты хотел, чтобы я позвонила.

– Ну да, хотел узнать, не можешь ли ты сегодня пойти со мной прогуляться. Совершить «tour de clubes», так сказать.

– Когда ты наконец угомонишься, Мардук? У тебя семья, ребенок, а ты все тусуешься, как подорванный.

– У тебя тоже семья. Как там, кстати, Венечка?

– Отъебись от меня, Мардук, я не хочу об этом говорить, во всяком случае с тобой.

– Ладно, обсудим Венечку позже.

Жена выглядывает на площадку, и я, не успев ни о чем толком договориться, вынужден отключить телефон.

– Ходил на улицу – машину проверял, вроде сигнализация орала, – слова образуются сами по себе.

Света недоверчиво молчит. Закрываю за собой входную дверь и бреду к шкафу – одеваться.

Что за отстойная жизнь! Существование, выстроенное на страдании. Все вокруг твердят, что сын страдает от недостатка общения со мной, я, в свою очередь, страдаю от невозможности сбалансировать любовь к нему, теплое отношение к семье вообще и постоянное чувство скуки, томящее меня дома, непрерывное желание быть предоставленным самому себе, свободным и независимым. Светлана никак не смирится с пронзительным чувством утраты меня, студента, до психоза влюбленного в ее прекрасные серые глаза, наивного и доброго, готового заняться сексом в любое время дня и ночи. Мама страдает от обычных материнских переживаний, от того, что я порой выпиваю и употребляю наркотики, общаюсь с маргинальными персонажами и…

Конечно, здесь все вертится вокруг меня. И все это не соответствует действительности. Никогда нельзя быть до конца уверенным в своей правоте. Нельзя знать, насколько важное место в жизни другого ты занимаешь. Все держится на страдании. Чтобы быть счастливым, я делаю несчастными своих близких. Хочешь счастья – лиши его других! Не приемлю эту аксиому.

22:00. Клуб «Шестнадцать тонн». Сижу за стойкой и пью «Черного русского». Бурзум обещала приехать в десять, что означает – ближе к половине одиннадцатого. Массовку создает неприятная мне публика, состоящая из менеджеров западных компаний, бандитов и коммерсантов средней руки.

«Почему мы решили встречаться в таком отстойнике? – думаю я. – Ненавижу это быдло».

Мимо проходит Слава Пектун. Он работает в клубе арт-директором, надо бы поздороваться, но нет желания. Делаю вид, что не замечаю его.

22:30. Ну где же эта девка? Я выпиваю двойной скотч. Бандитов становится все больше, менеджеры западных фирм все сильнее накачиваются пивом.

23:45. Конечно, я знал, что эта сука не приедет. Пошла тусоваться со своим мужем или с какой-нибудь очередной компанией. Может быть, вмазалась героином и лежит сейчас дома, забыв о моем существовании. А скорее всего, просто была не в настроении и решила не ездить. Хотя бы позвонила! Я беру еще виски, на душе паршиво, чувствуется, что вечер испорчен.

«Давно послал бы ее на хуй и жил спокойно, – думаю я, – почему человек так устроен? Что за отвратительный червяк разъедает мне душу? Ладно, хватит пропитываться этой деструктивной жалостью к самому себе, рефлексия бесплодна. Выпей еще и снимайся с парковки, походи по местам, повстречай знакомых, посмотри на девчонок, может, зацепишь какую-нибудь…»

00:20. «Пропаганда». Огромная толпа у входа бьется в конвульсивных попытках попасть внутрь. Я обхожу очередь и здороваюсь с секьюрити. Промоутер Франческа машет мне рукой. Сдаю в гардероб куртку от Gucci и, не переставая кивать головой, целоваться и пожимать руки, пробираюсь к бару. Мой путь лежит через заполненный разношерстной толпой танцпол. Шквал музыки, света и дыма обрушивается на меня, я протискиваюсь сквозь потные, липкие тела танцующих. У бара стоит компания иранцев: вечно обдолбанная Сабина – маленькая, бритая наголо, в широченной красной юбке и кожаном ремне, затянутом на тощей голой груди, здоровый лысый парень Пэт с любовно выращенными курчавыми баками, старый тусовщик Роджер в неизменном удлиненном сером пиджаке и еще кто-то.

– Хочешь курнуть? – кричит мне на ухо Пэт.

Я отрицательно мотаю головой – ненавижу это дерьмо. Показываю Пэту на бармена и кивком приглашаю выпить.

– Ром-кола, – орет Пэт.

Пока я заказываю стоящему за стойкой, смутно узнаваемому пареньку два рома, откуда-то сбоку появляется Артур Кузнецов. Несколько лет назад я учился вместе с ним, сейчас он поставляет в «Пропаганду» импортный алкоголь.

– Будешь? – спрашиваю его я.

– «Лонг-айленд», – говорит Артур. – Кстати, познакомься – это Витя, он совладелец «Пропаганды».

Рядом с Артуром стоит и протягивает мне руку невысокий молодой человек с ярко выраженным косоглазием.

– Вам нравится у нас? – спрашивает он.

– Прекрасно, – отвечаю я, – очень душевно. И все такое деревянное.

Меня внезапно начинает тошнить. «Почему эта дрянь не позвонила, почему она вообще никогда не звонит, неужели так трудно набрать номер?» – думаю я. Я обвожу взглядом толпу, лица близких и далеких знакомых. «Пропаганда» – тусовочная коммуналка: вон та девочка, которую я трахнул в мае, этот парень был с ней в тот же месяц, его подруга спала с толстым англосаксом, который тогда поругался с этой блондинкой. Иногда мне кажется, что я состоял в интимной близости со всеми. Липкий пот покрывает меня с головы до пят, мне хочется в душ. Тошнота усиливается. «Надо валить отсюда», – решаю я и начинаю продираться к выходу.

02:00. Низкие потолки «Джаз-кафе». Коллекция богемных персонажей, расположившихся за столиками. Веселая компания южков у стойки. Манекенистые девицы на танцполе. Мрачные люберецкие бригадиры в неизменной «Праде». И промоутер Синиша, как связующее звено между ними всеми. Я приехал сюда с модельером (или желающей слыть модельером?) Олей. Мы случайно столкнулись на Мясницкой, когда я вышел из «Пропаганды» и радостно ловил иссохшим ртом тяжелые дождевые капли. Преодолев толпу у входа, пройдя двойной face control, обнявшись с радушным Синишей, облобызавшись со всеми возможными знакомыми, мы очутились в самом пафосном месте Москвы.

Я невольно ищу глазами Бурзум, хотя знаю наверняка – ее здесь нет. Она вряд ли захотела бы встретиться со мной случайно. Мы пьем текилу-бум и заводим долгий спор о бельгийских и итальянских дизайнерах. Оля утверждает, что нет никого круче, чем Dirk Bikkembergs, я, хотя в целом мне по хую, болею за Dolce & Gabbana.

– Понимаешь, – гоношится Оля, – твои пафосные южные пидоры всего лишь уличные хулиганы, подсмотревшие стиль на вельможном балу. Глупое позерство и любовь ко всему блестящему, пышному, чрезмерному – обрывки старых, вышедших в тираж тенденций!

– Между прочим, Сальвадор Дали говорил, что мода – это то, что уже вышло из моды.

– Ну, это, наверное, какая-то сухумская мода. Чисто хачевый фасон, смешанный с гомосексуальной реакционностью.

– Мне странно, что ты ведешь столь гомофобские речи! Никогда не подозревал тебя в фашизме.

– При чем здесь фашизм? У меня куча друзей геев. Но не стоит быть излишне политкорректным, когда отстаиваешь свое мнение, мы же не в Америке, блядь. Ты, кстати, однажды под таблеткой говорил, что в детстве сам был скином. Интересно, как это сочеталось с твоим еврейством и бисексуальностью?

– Верно. Но, во-первых, мне было очень мало лет, а во-вторых, главным было не содержание, не идеологическая начинка, а эстетика движения. Уже только основной символ – изображение накачанного бритоголового, распятого на кресте, несет, по-моему, ярко выраженный гомосексуалныи подтекст. К слову, ты в курсе, Оленька, что в мире довольно много скинхедов-гомосексуалистов, организаций, подобных The Real Gay Skins, есть движения скинхедов-евреев и даже негров, а уж левых радикалов среди них и подавно намного больше, чем нацистов?