финнов, которых веками угнетал Петербург…
… но не получилось. Естественно, я многое не знаю и не могу натянуть на себя чужую шкуру, но… Нет, не получилось.
В животе забурчало, и я, прихватив загодя припасённую газетку, пошёл в туалет, находящийся в конце коридора. Здесь мне пришлось отстоять прокуренную очередь, сжимая ягодицы и слушая неторопливые разговоры на финском, шведском и датском, приправленные туалетной музыкой и соответствующими запахами.
Дождался… Внутри — два посадочных места, разделённые невысокой перегородкой, два писсуара и единственный подтекающий умывальник в обрамлении мелкой, неровно выложенной кафельной плитки грязно-синего цвета. В одной из кабинок тужится грузный финн, комментируя всё происходящее безо всякого стеснения, и меня аж ностальгия пробила…
… как в армии когда-то! Только что посадочных мест побольше было, а так один в один.
Вернувшись в номер, шуганул тараканов из умывальника, и не прибегая к помощи горничной, тщательно вымыл бачок, натаскав потом воды из туалета. Уборка, как ни странно, помогла привести мне мозги в порядок, пребывавшие до того в каком-то интеллектуальном оцепенении.
Да, всё по-прежнему хреново! Но я жив, относительно здоров, вырвался из объятой войной страны и имею все резоны смотреть в будущее с толикой оптимизма!
— Бывало и хуже, — пробормотал я, усаживаясь на кровать, но мантра эта помогла слабо. Впрочем… и чёрт с ней! Думать буду завтра, а пока — спать! Уснул я, кажется, едва коснулся головой подушки в вылинявшей наволочке, из которой торчало жёсткое перо…
… а разбудила меня перестрелка и взрывы гранат в непосредственной близости от гостиницы…
Не сразу понимаю, где я нахожусь и что, собственно говоря, происходит! Снилось мне всякое… соответствующее, так что даже проснувшись, первое время ещё не осознал этого, считая за отголоски кошмара.
Снова выстрелы, и в этот раз — точно наяву… пуля, разбив окно в моём номере, расщепила дверцу шкафа, застряв в ней. Окончательно проснувшись и с силой втянув воздух в грудь, я скатился с кровати и залёг под ней с колотящимся сердцем на ледяном полу, ругаясь на всех известных мне языках разом.
Чихнув, подтягиваю под себя выцветший даже не от старости, а от ветхости, прикроватный коврик из лоскутков, запихивая себе под грудь, живот и пах. Босые ноги мёрзнут страшно, а обнажённая спина покрылась мурашками, атавистически топорщащими отсутствующую шерсть.
Сердце колотится, заходясь в невообразимой лезгинке, адреналин выделяется, кажется, через поры, а мозг судорожно перебирает варианты, перескакивая от «затаиться и не дышать» до «бежать хоть куда, но очень быстро!» Меня начинает колотить дрожь, разом нервная и от холода, снова чихаю, сжимая нос рукой и вслушиваясь в пальбу, пытаясь на слух определить, что же там, чёрт подери, происходит!?
Выстрелы из винтовок и охотничьих ружей щедро разбавлены револьверной трескотнёй, да где-то вдали послышалась длинная пулемётная очередь из «Мадсена». Взрыв! Лязг огромной кучи железа и небольшое, но явственное сотрясение почвы.
— Не иначе как паровоз рванули, — соображаю я, постукивая зубами, — ну или вагоны… хрен редьки не слаще! Резво начали… знать бы ещё, что именно! И, собственно, кто…
Топот ног в коридоре, крики, ругательства… и чуть помедлив, я выкатился из-под кровати, собирая на себя пыль и дохлых тараканов.
— Проклятье какое-то, право слово… — сдавленно шиплю я, и от обиды — аж слёзы на глазах! Как-то всё это неправильно… Стрельба эта, тараканы… Больше всего, пожалуй, меня раздосадовало весьма своеобразное пробуждение и дохлые насекомые, которых я с превеликим отвращением стряхиваю, теряя секунды. Как-то это всё унизительно и гадко…
Отряхнувшись, первым делом вытаскиваю из саквояжа «Браунинг» с запасными обоймами, остро радуясь тому, что по нынешним временам личное оружие считается таким же уместным аксессуаром, как запонки и часы. С оружием в руках чуть успокоился, и не отрывая взгляда от двери, пытаюсь одеться, не вставая с пола.
— Весь мусор собрал, — злюсь я на ситуацию, натягивая брюки лёжа на полу. Некстати напомнил о себе мочевой пузырь, отчего настроение резко ухнуло вниз. Если приспичит, я могу использовать ведро под умывальником, и не сомневаюсь нисколько, что большая часть постояльцев делает тоже самое. Но…
… я чужак! Веналайнен[2].
Обыденное действие, ничуть не зазорное для аборигенов, мне могут попомнить, а слышать оскорбительное шипение «Рюсся!» в спину, или пуще того — публичный выговор, который та же горничная с лошадиной физиономией сделает с наслаждением, ой как не хочется!
Стрельба тем временем несколько затихает, отдаляется от вокзала. Помедлив немного, перебрался с пола на кровать, улёгшись на простыни прямо как есть, в одежде. Из разбитого окна сильно дует, и горстями насыпается на дощатый пол быстро тающий снежок. Уже решил было прикрыться одеялом, но в коридор начали выходить возбуждённые постояльцы, и я, подумав немного, присоединился с ним.
На финском я знаю порядка пятисот слов, добрую половину которых могу различить, только если собеседник произносит слова, тщательно их выговаривая, так что хотя бы общий смысл ухватил не сразу. Зато потом разом, ушатом ледяной воды на голову…
… красные подняли восстание!
От такой новости у меня аж зубы заболели… Как всё не вовремя! Историю я, к сожалению, знаю кусками… и почти ничего не знаю о Финляндии!
Помню только, что была гражданская война между красными и белыми, и победили вторые, но не сразу. Резня русских офицеров в Гельсингфорсе, уже случившаяся в этой реальности. Постоянные стычки на границе, несколько незначительных по масштабам Советско-Финских войн в двадцатые. Зимняя война в тридцать девятом. Кукушки. Осада Ленинграда. Маннергейм.
Коридор наполнился табачным дымом, людьми и сквозняками. Из своих номеров вышли, кажется, решительно все постояльцы, многие полуодеты и все растеряны. Говорят все разом, и если одни ничего не понимают, то другие знают слишком много и вываливают на собеседников всё, что сгенерировал спросонья пропитанный алкоголем мозг.
Снова напомнил о себе мочевой пузырь, и я заспешил в туалет, пока снова не образовалась очередь.
— … красный флаг на народном доме[3]! — орошая писсуар, слышу из открытой двери обрывочные фразы. Рядом, попёрдывая и натужно сопя, отливает здоровенный докер, косясь по сторонам пьяными бессмысленными глазами. Алкогольные пары и перегар от него едва ли не перебивают туалетное амбре, а стёсанные костяшки кулаков говорят о характере много лучше полицейского досье.
— Свет, дурень! Какой флаг ночью! Красный свет! Я тебе точно говорю! Тойво, мой кузен…
В кабинке закряхтели, и я так и не узнал продолжение истории с Тойво, о чём на несколько секунд даже пожалел. Сюр…
После туалета снова зашёл в номер, вернувшись с портсигаром и кисетом с турецким табаком,