Читать интересную книгу Вкрадчивое прикосновение смерти - Александр Шленский

--- Подожди, Гнид! Не получается навечно. Ты подумай, что происходит со смыслом произведения после коды. Он ведь тоже стирается, пропадает. Или нет? Вот скажи мне такой вопрос: кода - это всему пиздец? Навсегда? Навечно? Или что-то впереди еще когда-то будет? Новая жизнь, новые воплощения, новые чувства?

-- А это, Ром, от структуры произведения зависит. Помнишь, мы с тобой на первом курсе от ранней классики зависали? Ты же помнишь: иногда каденция может быть просто немеряной длины, с половину произведения. Так вот, Рома, каденция - это борьба произведения с червяком. Человек живет, пока он дышит, а музыкальное произведение живет, пока оно звучит. В музыке, как и в жизни, главное - это борьба. Борьба - это игра со смертью, это агония, Ромыч. Долгая жизнь - это затянувшаяся агония. А каденция - это финальная стадия борьбы, когда червяк уже нагло ползает по произведению. Червяк думает, что произведение как целостность, как личность, как новое слово в этом мире уже исчерпало себя. Червяк уже раскрывает пасть, чтобы... -- тут у Гнидыча перехватило горло и он напряженно сглотнул слюну. -- И вот тут, в этот момент произведение начинает бешено сопротивляться, изо всех сил бороться с червяком, чтобы он его не съел, не уничтожил, не вывел на коду. Понимаешь? Весь смысл борьбы заключается в том, что кажется, что кода уже вот-вот наступит, что червяк уже победил, и вдруг оказывается, что произведение еще не исчерпало себя, что оно может бороться за свою жизнь и прогнать червяка на некоторое время. Вроде бы уже все, кода! - и тут вдруг в голосах такое твориться начинает - то скачки, то аккорды, то вдруг побочная тема откуда-то выскочит, а иногда даже модуляция или смена ритма. А только все равно, Ромыч, произведение вечно звучать не может, и от коды никуда не деться. Как не брыкайся, а кода каждый раз все равно выныривает прямо перед мордой. Кода, Ромушка, - это абстрактный червяк с широко открытой пастью. Чтобы тебя сожрать.

--- А как червяк улыбается, когда меня жрет? Ехидно или свирепо?

-- Ни так, ни так. Он вообще никогда не улыбается. Это ты можешь улыбаться до последнего момента. А у червяка даже зубов нет. У него в пасти пустота. И когда ты попадаешь к нему в пасть, ты тоже превращаешься в пустоту и становишься частью этой пустоты, и частью всех тех, кого червяк съел до тебя.

--- То есть, получается так - отлабал свою партию, и дальше всю дорогу уже только кочумай, правильно?

-- Ты, Рома, опять забыл самую главную вещь: когда ты лабаешь, ты ведь тоже не всю дорогу нотки выхиливаешь, тебе и кочумать по ходу твоей партии тоже приходится. Каждую паузу надо прокочумать как следует, надо снять ноту не раньше и не позже, а иначе получится лажа. Вот так и со смертью, Ромыч. Чтобы надеяться на продолжение жизни или, если хочешь, на новую жизнь, ты должен умереть точно по нотам - не раньше и не позже, а иначе у тебя тоже получится лажа, только это будет лажа длиной в целую жизнь. Твою жизнь. Композитор слушает свою жизнь изнутри и переводит ее в музыку. Конечно, не ту жизнь, которой живет его тело - ну там, жена, дети, пиво, колбаска... Это для него не настоящая жизнь, это так - хуета, для отмазки. Настоящая жизнь для композитора состоит в том, чтобы слушать внутренние движения своей души и переводить их на язык музыки, заставлять свою душу звучать по законам гармонии и контрапункта. И самое главное, самое болезненное во вслушивании в жизнь своей души - это обнаружение в ней последнего предела, до которого способна дойти душа в своем развитии - того самого предела, дальше которого лежит пустота и смерть. Хороший композитор - этот такой композитор, который умеет слышать вкрадчивое прикосновение смерти к своей живой душе. Но только великий композитор умеет не остановиться на этом, а преодолеть смерть, ощутить эту смерть частью своей жизни, всех своих жизней, своей личной вечности. Великий композитор способен на какой-то миг поверить, что он может жить вечно и развиваться беспредельно. А потом... Потом, Ромыч, червяк все равно побеждает, и кто знает - кто знает, что-то там впереди... В этом вся загадка, весь трагизм. Сперва композитор обещает нам почти что бессмертие, а потом вдруг показывает, что это бессмертие нам вовсе не нужно, что смерть обязательно придет, и что для нашей нынешней жизни это желанная смерть если только она приходит тогда, когда она нужна. И чтобы это выглядело убедительнее, композитор сам заканчивает произведение, до того как его сожрет червяк. Он делает красивую, впечатляющую коду, и произведение заканчивает свою жизнь за мгновение до того как его съел бы червяк, и успевает в финальном аккорде сказать свое последнее, самое важное слово и умереть красиво, "смертию смерть поправ". Вот этим, Рома, смерть поэтическая отличается от смерти натуральной, и поэтому все так любят поэтическую смерть и боятся настоящей смерти.

У меня нервно передернулись плечи, но я пересилил себя и постарался сосредоточиться на этой мысли не чувствами, а пока только умом. Чувства следовало приучить к этой мысли несколько позже.

-- Парадокс жизни -- тут голос Гнидыча сделался особенно мрачным -состоит в том, что она вынуждена жертвовать отдельной частной жизнью ради продолжения Жизни вообще. Но чтобы эта отдельная жизнь согласилась на такую жертву, ей крайне необходима иллюзия бессмертия, и эту иллюзию ей дает красивая, поэтическая смерть - смерть, обещающая жизнь вечную.

Мне ужасно не хотелось думать о смерти. Было очень жаль моих сперва умело взлелеянных, а затем подло обманутых надежд о бессмертии, и от этого стало неприятно и обидно. А когда я понял, что отныне мне предстоит мучительно бороться за жизнь и умирать поэтической смертью вместе с каждым прослушанным музыкальным произведением, мне стало по-настоящему страшно. Я понимал вместе с тем, что альтернативой красивой, поэтической смерти может быть только смерть не поэтическая, мучительная. Я вспомнил, как когда-то в детстве увидел умирающую, парализованную собаку на помойке. Шерсть на ней вылезла, обнажив разъеденную до мяса кожу. Тело животного тряслось мучительной смертной дрожью, животное задыхалось от вони собственного гниющего тела, а смерть все не приходила к ней... А когда смерть наконец придет, разве можно поверить, что после такой смерти может быть что-то еще?.. Выходит, что поэтическую смерть придумали люди не зря. Но вдруг и поэтическая, красивая смерть - это тоже дверь в никуда, и композиторы напрасно дразнят нас надеждой?

--- Гнид, а вот объясни мне, зачем великие композиторы так делают? Ведь западло получается!

-- Ясное дело, западло. Даже не просто западло, а страшное западло. Ты смотри, Ромыч, что такое трагедия? Трагедия - это всегда спервоначалу вера в красивые идеалы. Потом борьба, опьяняющий вкус побед. Потом признание, успех, всеобщая любовь, а где-то сбоку всегда - ненависть врагов и завистников. И все как в сказке - кажется, что все будет просто замечательно! Но когда все уже почти в это поверили, вот тут-то и случается какое-нибудь западло. Чаще всего - предательство самого верного друга. Настоящий композитор умеет правильно озвучить такую трагедию, он умеет языком музыки рассказать о трагедии жизни, но только... - тут Гнидыч хитро сощурился. -- Но только, Рома, помнишь, что сказал однажды Талейран?

--- А что он сказал?

-- Он сказал: "Язык дан человеку для того чтобы скрывать свои мысли". Музыка - это самый древний язык, и скрывать свои мысли в ней удобнее всего. Так вот, самая главная и самая страшная в мире вещь, которую скрывает композитор в своей музыке, - это происхождение главного элемента в музыкальной трагедии - смертельного удара судьбы, убивающего героя этой трагедии. Композитор использует язык музыки, чтобы скрыть, что самое главное западло, виновное в трагедии - это предел развития душевных порывов самого композитора и воспетого, озвученного им героя... это его собственный червяк смерти, который облизывает его душу по краям. Композитор обставляет все так, что мы думаем, будто во всем виноваты внешние обстоятельства - ну там, численное превосходство врагов, измена верного друга, неизлечимая болезнь... Короче, типа, случайности. А иначе бы мы непременно жили вечно, развивались беспредельно и становились все совершеннее и счастливее. И мы ему верим, Ромыч, - мы ему верим! Мы слушаем его музыку и наивно верим, что жизнь непременно победит смерть, а в это время изнутри наши червяки - мой и композитора - снюхиваются между собой, и вскоре мой червяк начинает понимать, как червяк композитора ползал по его душе. А ты все слушаешь музыку и думаешь, что понял в ней чужую жизнь - хотя на самом деле ты понял чужую смерть. Но если вдуматься, то это уже одно и то же, потому что одна жизнь отличается от другой жизни только тем, как именно по ней ползает смерть, с какой стороны она к ней подкрадывается, и что эта жизнь предпринимает в ответ.

Тут неожиданно меня осенило:

--- Послушай, Гнид, вот прикинь, что получается. Иисус хотел спасти наши души, дать им бессмертие, правильно? Но подумай - а как это проверить? Ведь никто оттуда еще не возвращался! А если проверить нельзя, то кто ему поверит? Как заставить человека поверить в то, чего проверить нельзя? Никакая наука здесь не поможет - остается только мистический путь получения знаний. Иисус пришел оттуда, он был единственный, кто знал на собственном опыте, что с окончанием этой жизни еще ничто не кончается. Но как он мог передать этот опыт другим, как заставить их поверить? Только по мистическим каналам. Как композитор, который делится движениями своей души через музыку. Но Иисусу музыка была для этого не нужна. Он сам был как музыка, потому что он жил по законам гармонии и контрапункта. И как в любом совершенном музыкальном произведении, в его жизни должна была быть кульминация, финал и красивая, впечатляющая кода - смерть, преодолевающая саму себя. Красивая, поэтическая смерть. Смерть-трагедия, смерть-преодоление! Понимаешь, по законам жанра Иисус не может умереть обычной, заурядной смертью. Нет - он должен успеть включить механизм самоликвидации, чтобы умереть до того момента, как обнаружится предел его возможностей как учителя, как проповедника, как Спасителя, наконец... Ведь он - мын человеческий, и силы его не беспредельны. Нет в человеческом мире ничего беспредельного, но только в беспредельное-то люди и верят! Красивая, поэтическая смерть обрывает жизнь влет, на самом гребне ее мощи, силы и красоты, и поэтому траектория этой жизни представляется вечной, не знающей никаких преград, а смерть - всего лишь случайностью. Вот такая-то смерть и нужна была Иисусу для того чтобы дать людям веру. Понятно, что такую смерть организовать не просто. Ведь это должна быть не просто смерть, а смерть-победа, смерть-преодоление. Для этого ему необходима помощь. И тогда Иуда, его любимый ученик, понимаюший законы гармонии и контрапунта - не музыки, но живой души Иисуса - целует своего Учителя и дарит ему эту столь необходимую ему смерть. И Иисус идет на Голгофу и там доказывает своей божественной смертью ту доселе неизвестную людям правду, которую Он доказывал им перед тем всей своей человеческой жизнью. Вот такая красивая и впечатляющая кода иллюзия бессмертия через смерть, столь необходимая людям, чтобы уверовать в жизнь вечную.