У него снова появилась надежда. Почти утерянная, исковерканная, изуродованная, кровоточащая и хромая. Но она всё ещё жила, а он всё ещё ходил на пепелище. Золы практически не осталось, ветром всё разнесло. А он продолжал там сидеть и смотреть на горизонт. Не радовал ни закат, ни рассвет, который он встречал там же. Он просто смотрел вдаль и думал, что, наверное, сошёл с ума, а все, кто твердит о её гибели, правы. Нет её больше. А он не привык проигрывать, вот и не сдаётся. Но какой в этом смысл? Как долго он ещё сможет сопротивляться? Даже её родители поверили. Они приняли её гибель, а Саид вот никак не может. Не под силу ему.
Несколько раз порывался достать то тело из земли и отдать его Вербину на экспертизу. Но тут же отменял приказ и снова возвращался домой. Если вдруг окажется, что там она… Что это её тело он похоронил в безымянной могиле, тогда точно задохнётся. Сдохнет, как пёс на этом проклятом пепелище.
– Три дня, а потом ты найдёшь её мне.
***
– И как оно на зоне?
Молох поставил на стол пустой стакан, пожал плечами.
– Как в тюряге. А что, не бывал?
– Пронесло как-то, – Саид всё ещё помнил о записи, которая транслировалась из тачки Шевцова. Скорее всего, теперь она у Шевцова-старшего. Но тот всё ещё надеется вернуть своего ублюдочного сынка и разобраться с Хаджиевым без участия закона, а потому не пускает её в ход. Зря. С записью ведь может что-то случиться. Как случилось с его сынком.
– Повезло, что пронесло. Там немного грустно, – в своей саркастичной манере отозвался Молох.
– Но ты же выжил. Целых десять лет. Это срок.
Молох поднял на него задумчивый взгляд, в котором Саид уловил кое-что ещё. И он точно знал, как это называется. Гнев. Тот самый, которым живёт и сам.
– Мысль о мести помогла, – подтвердил его догадки Молох.
– Кого надо грохнуть?
Елисей покачал головой, слабо и как-то безрадостно усмехнулся.
– Э, нет. Это моя месть.
– Ты же говорил, не хочешь больше убивать.
– Не хочу. Это будет последнее убийство в моей жизни.
– А что потом? – Саид и сам бы хотел знать, что бывает потом. Но боялся представить это «потом». Потому что в нём может не быть её… Той, с кем хотел бы это «потом» провести. А потому отчаянно боялся его.
– А потом… А потом всё. Потому что без неё я жить уже не смогу, – задумчиво пробормотал Молох и опустошил, наверное, десятый по счёту стакан.
– Без неё? Без мести?
Молох поднял на него взгляд, и стало всё ясно даже без слов. Он не о мести. Он о женщине.
– Без той, которая меня предала. Это из-за бабы я десятку тянул.
Жестоко. Для такого, как Молох, вдвойне. Обычно люди, вроде него, не верят никому и никогда. А если кого-то пускают в своё сердце, то это навсегда. В общем, всё, как у Саида. Только Надя его не предавала. Её у него забрали.
ГЛАВА 3
Я подошла к окну, осторожно выглянула наружу и вздрогнула, когда за спиной послышались негромкие шаги.
– Я же говорил, не открывать шторы. Какое из этих трёх слов тебе непонятно?
– Прости, – отшатнулась назад, затыкая тяжёлой шторой просвет. – Я просто по солнцу скучаю.
– Твоя любовь к солнцу может стоить мне жизни. А я не собираюсь подыхать, потому что какой-то бабе захотелось погреться. Обогреватель вон там, – указал на калорифер у кровати, куда я сама его и поставила.
– Мне кажется, ты слишком осторожничаешь. Нас уже давно никто не ищет. По крайней мере, так, как искали раньше.
Мужчина скривил губы в подобии ухмылки.
– Значит, ты не знаешь моего брата, раз так думаешь. Есть хочешь?
Я кивнула, облизнув потрескавшиеся от недостатка витаминов и отсутствия косметических средств губы.
– Садись, – он плюхнулся за столик, кивнул на стул напротив. Подвинул мне пакет с едой. – Разложи.
– Долго мы ещё здесь пробудем? – я достала контейнеры с мясом и овощами, открыла упаковку с хлебом.
– Посмотрим.
– Так долго на одном месте мы ещё не задерживались.
– Пока тихо всё. Видать, тебя и вправду уже не ищут, – уставился на меня испытующе. Ждёт реакции. Я уже не раз замечала, что ему интересны человеческие эмоции. Наверное, оттого что сам их не испытывает.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Но я уже научилась не показывать свои чувства. Жаль, я всё ещё их ощущаю…
– Что ж, это, наверное, хорошо.
– Но ты не испытываешь по этому поводу радости, ведь так? – не знаю, угадал он, или я пока плохо скрываю свои эмоции. Как бы там ни было, он прав.
– Не испытываю.
– Почему?
Я пожимаю плечами, попросту игнорируя его вопрос.
– Есть хочется, – ставлю на стол тарелки и приборы.
– Ты его любишь, – заключает он и принимается за еду.
– Я не знаю, – вру, потому что мне сложно признаться в этом даже себе. Мне вообще сложно что-либо объяснить.
– Как оно? Любить?
– Любить? – поднимаю на него потерянный взгляд. – Нууу… Это сложно пояснить словами. Это нужно чувствовать.
– Ясно.
– Ну ты ведь любил хоть кого-нибудь? Маму, отца, может? На худой конец собаку, кошку, хомячка. Хотя бы чувствовал привязанность?
Он поднимает на меня равнодушный взгляд.
– Нет.
– Совсем никого?
– Нет.
Как же всё сложно.
– Ну… Девочки тебе нравились в юности? Всем мальчишкам нравятся девочки.
Он поднимает на меня глаза, я смотрю в них и понимаю: он не был мальчишкой. С таким диагнозом не испытывают даже обычных детских радостей.
– Нет.
– А что ты любил: есть или одевать? Конфеты, может? Все дети любят конфеты.
– Мне было всё равно.
– Да… Это грустно, наверное. Ничего не чувствовать.
– Я чувствую гнев и злобу. Иногда возникает желание кого-то убить. Это же тоже чувства.
Я едва не давлюсь куском мяса, прокашливаюсь.
– Ну, вообще, да. Это тоже чувства. Только они больше животным подходят. Извини, – опускаю взгляд в свою тарелку, а он невозмутимо продолжает жевать свой стейк.
– Люди хуже животных. Это факт, который даже доказывать не нужно. Я не прав?
– Нет, ты во многом прав. Но помимо гнева и желания убивать люди чувствуют ещё много всего… К примеру, радость. Любовь. Огорчение. Желание поплакать или посмеяться. Одиночество, страх.
– А что хорошего в чувстве страха? Одиночество… Одиночество мне нравится. А радость и любовь – это для девок. Я же не девка.
Хмыкаю. Здоровенный нерусский бугай с акцентом, с бородой и шрамом, рассекающим лоб и весь левый висок. Совсем на девку не похож.
– Что?
– Ты ошибаешься, если думаешь, что любить могут только женщины. Мужчины тоже любят. И иногда даже сильнее, чем женщины. А страх, он не из приятных чувств, да. Но все вместе эти эмоции и делают нас людьми. Делают нас живыми, понимаешь?
Он не понимает. Он пытается, я вижу. Но не понимает, потому что никогда этого не чувствовал.
– Животные тоже боятся. Все боятся. Кроме меня, – доедает последний кусок стейка и откидывается на спинку стула.
– Да. Кроме тебя, – соглашаюсь. – Но ведь и у тебя есть чувство самосохранения. Это уже хорошо, – не знаю, кого пытаюсь этим обмануть: его или себя?
– Ага. Хорошо. Хорошо, что я не совсем дерево, – смеётся, смеюсь и я.
– А что насчёт женщин? Пусть ты лишён многих чувств, но ведь испытываешь сексуальное влечение?
– Разумеется. Я же не импотент.
– И как это всё происходит? То есть тебе же хорошо с женщиной? Каких ты предпочитаешь? Высоких, маленьких, блондинок, брюнеток? Полненьких или худышек?
Он пожимает плечами.
– Тех, с которыми можно кончить. Мне всё равно, как она выглядит. Лишь бы член на неё встал.
– Понятно, – отодвигаю тарелку с недоеденным стейком, проглатываю подступивший к горлу ком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Что, всё ещё плохо? – он, конечно же, не от волнения за моё здоровье интересуется. Ему просто не хочется снова тащить меня на себе, когда придёт время менять квартиру.
– Нет… Наверное, простыла немного. До завтра отлежусь.