— До твоего прихода вот настраивался писать. Я ведь по миру поездил. Часто на встречах с читателями спрашивают о загранице. Пошто я о ней не пишу? Недавно был в Колумбии. Прилетел в Боготу. Посольские ребятки из книг моих знают, что я отчаянный рыбак. Много где я рыбачил, а вот в Южной Америке еще не довелось. Дали мне отдохнуть и повезли на рыбалку, форель удить. Грешно, нехорошо так говорить о родном Отечестве, но когда прилетаешь куда-то за границу, ощущение будто из нужника, из выгребной ямы с опарышами выбрался. Мир-то я посмотрел. Есть с чем сравнить. И хоть Колумбия далеко не райское место, всё же ихняя жизнь с нашей нищетой несравнима, как-то по-людски всё-таки живут люди.
Привезли меня на горное озеро. Напластал на удочку форели, уж отвёл там душу. Уху сварили. Пива-а — сортов двадцать. Но я к пиву не очень. Отдохнули, наговорились ребятки, поехали обратно. По дороге на озеро вдоль обочины часто ламы встречаются. Священное для местных жителей животное. Вид их печальный меня растрогал. Захотелось погладить ламу. Я возьми и попроси остановить машину возле парочки лам на обочине.
— До ветру, Виктор Петрович? — спрашивает посольский чин.
— Да нет, терпимо, — говорю. — Ламу хочу погладить. Чего это они такие печальные?
Русский человек после первой стопки готов весь мир жалеть. И я от сытой ухи и стакана водки стал жалостливым. Не-ет, наши чины за границей — родимую водочку предпочитают пить. Это здесь они выкобениваются, умники. Там они ниже воды, тише травы.
— Не получится Виктор Петрович, — отвечает посольский чин. — Ламы часто больны сифилисом…
Наступила пауза.
У Астафьева больные легкие и он часто сплёвывает мокроту в специальную «плевательницу». От кухонного стола мы давно перебрались из горницы в зал. Виктор Петрович расположился в глубоком мягком кресле с высокими подлокотниками. Я присесть отказался и подпирал косяк двери.
Две стены зала занимают до потолка книжные полки. На них авторские дарственные книги, от писателей всего света присланные.
— В стране, — зло, с надрывом продолжил Виктор Петрович. — Где на любом углу можно купить бабу за десять долларов, человек — эта скотина — скотоложством промышляет. Сифилисом ламу заразил.
Помолчал, освободил от мокроты лёгкие. Отдышался.
— Не хочу писать об этой грязи. А может, и напишу, в назидание другим. Думаю, решаю. В России люду живётся тяжело. Пакостные мы в быту, но душой русский человек чище любого американца. Поэтому и не пишу о загранице: пустота там, нет живых душ — не о ком писать.
Виктор Петрович рассказал о своих поисках в голландском Амстердаме.
Будучи там по издательским делам своих книг, переведенных на датский язык, решил почтить память национального писателя Эдварда Деккере по прозвищу Мультатули. И шибко удивился, когда хозяин издательства «Мелехен» Мартин Аршер сказал ему, что не слышал о таком голландском писателе. После чего родилась и написалась «затесь» «Мультатули».
Говоря о нас, русских, Виктор Петрович рассказал быль, как на Урале в послевоенное время «Две подружки в хлебах заблудились». В «Огоньке» рассказ появится много позже, прочитаю его, работая в старательской артели «Мир» на участке Малтан. Опоздали девки на работу, уехали в деревню за хлебом: голодно в городе на фабрике. За опоздание получили девушки тюремный срок. Трудно представить состояние писателя, описавшего изуверства лагерной охраны над девушками. Без слёз читать этот рассказ невозможно. Такова сила Астафьевского Слова и МЕРА ЕГО ПРАВДЫ. Молодым авторам Астафьев при случае ненавязчиво как бы подсказывал: мол, мера правды — это и есть настоящая мера таланта.
Летним вечером Виктор Петрович имеет привычку прогуливаться по селу. Рядом с Астафьевым день пролетел одним мигом. Принял он по-родственному. Обедали у его любимой тётушки на другом конце села. Шибко-то Петрович и не говорлив. Дышится человеку трудно: военная контузия. Внешне Астафьев напоминал чем-то библейского пророка. Исходила от него необычная энергетика, благодаря которой знаешь о чём и не сказано вслух.
Ночами на Енисее прохладно в сентябре. Из печных труб вразброс по селу Овсянка редко теперь, где вьётся куделька белёсой дымки. Во дворах мало скотины. Деревня Овсянка постепенно наполняется городскими хозяевами; покупают дома под летние дачи.
Воздух густеет до синевы; в падях остывают туманы. С прогулки возвращаемся в сумерках. Пора прощаться и идти к автобусной остановке. Уезжать не хочется.
— Ночуй, — пригласил он. — Марья моя сегодня уже не приедет, в Красноярске. Поставлю тебе раскладушку в зале. Утром накормлю тебя и езжай с Богом.
© Copyright: Индигирка, 2010
Свидетельство о публикации № 21008080464