Февраля 20-21 [...]. Я вел когда-то, 18-летним юношею, некоторое время (около года) дневник. У жены сохранилось из него несколько листков. Но из него я немногое мог бы извлечь для моей цели. Я узнал бы, например, что в ту пору я не думал прожить долее 30 лет, а потом,- говорил я тогда в дневнике,- в 18 лет! (и притом вовсе не рисуясь) - "пора костям и на место". Из этого я могу заключить только,- это, впрочем, я и без дневника ясно помню,- что нередко в те поры я бывал в мрачном настроении духа. Память давнопрошедшего, как известно, у стариков хороша, а у меня она хорошо сохранилась и о недавно прошедшем. Поэтому в моей истории прошедшего я не найду большого препятствия к раскрытию процесса брожения и переворотов, совершившихся в течение жизни в моем нравственном и умственном быте. Но труднее будет для меня решить, насколько я могу быть вполне откровенным с собою. Это не так легко, как кажется [...].
4 марта [...]. Сегодня отправил письмо к Николаю Христиановичу Бунге в ответ на его письмо, в котором он писал, что идет в отставку, так как по новому университетскому уставу, ожидаемому вскоре, ректорам нечего будет делать, кроме получения прибавки жалованья. (H. X. Бунге (1823-1895)-с 1850 г. занимал в Киевском университете кафедру политической экономии и статистики. П. сблизился с ним в бытность свою попечителем Киевского учебного округа (18591861), когда Б. был ректором университета. Был деятельным участником комиссии по "освобождению" крестьян от крепостной зависимости. С 1880г. был товарищем министра, а затем министром финансов (1881-1887), с 1890 г.-действительный член Академии Наук. Комментируемое место относится к оставлению Б. должности ректора Киевского университета, которую он занимал три раза (1859-1862, 1871-1875, 1878-1880); "Новый университетский устав" - подготовлявшийся тогда реакционный устав 1884 г., отменивший автономию, которою высшая школа пользовалась по уставу 1863 г., выработанному при ближайшем участии П. )
Мой ответ - не буквальный. Я читал где-то и когда-то, что новое на свете есть не что иное, как хорошо забытое старое. Я читал также в каком-то киевском календаре, что у нас ежегодно бывают возвраты зимы весною и летом, а возвраты болезней мне известны давно по опыту. Нет ничего мудреного, что и в университетской жизни встречаются возвраты к старому, забытому и прожитому. Но нынче, видно, считается за новое и вовсе еще не забытое старое, а возвраты зим и болезней встречаются не только в природе, но и в университетском мире. Старики, как известно, всегда хвалят старину и предпочитают ее новизне. Только все наши университетские старожилы, за исключением гг. Каткова, Любимова и Георгиевского, верно, не вспоминают добром не забытого еще старого. (Здесь названы главные помощники реакционнейшего министра просвещения (1866-1880) графа Д. А. Толстого (1823-1889), который всегда относился к П. враждебно. М. Н. Катков (1818-1887)- черносотенный публицист. Н. А. Любимов (1830-1897)-физик, профессор Московского университета, ближайший друг и сотрудник Каткова по ведению реакционных изданий "Русский вестник" и "Московские ведомости". А. И. Георгиевский (1830-1911)-профессор всеобщей истории и статистики в Ришельевском лицее (в Одессе), ближайший помощник П. по ведению преобразованной в 1858 г. газ. "Одесский вестник", бывшей в первые годы после того одним из самых прогрессивных органов русской периодической печати. С 1886 г. стал наиболее рьяным сотрудником реакционера Д. А. Толстого по министерству просвещения. Яркую характеристику Г. в этом отношении дал близко наблюдавший его деятельность в министерстве и в состоявшей при последнем цензуре академик А. В. Никитенко: "Граф Д. А. [Толстой] взял на себя роль сыщика. Всякую мысль в печати... об учебной части он... представляет... как преступную... Ему служит главным помощником А. И. Георгиевский" (3 ноября 1872 г.).)
Это обстоятельство, казалось бы, должно было обратить на себя внимание новаторов, стремящихся возобновить старое. Почему это не сделано - объясняется именно тем влиянием этих исключительных личностей, успевших победить в себе предрассудок против отжившего. Это не должно удивлять нас [...].
9 марта я получил 16 поздравительных телеграмм. С чего-то взяли в Москве (исключительно), Казани, Киеве, Воронеже и Вюрцбурге, что 9-го марта - день моего 50-летнего юбилея. Я, благодаря нижайше, заметил в ответной телеграмме в Москву, что, вероятно, поводом к этим неожиданным приветствиям послужило то, что я в 1828 г. получил в Москве степень лекаря (но в таком случае желающие должны были бы поздравлять два года тому назад). Служба же моя считается с 1831 года, а докторский диплом мне дан в Дерпте 30-го ноября 1832 года.
Итак, охотники до юбилеев могли бы меня поздравлять три раза, а если из трех случаев желали бы избрать самый удобный, то, разумеется, это был бы 1882 г., т. е. 50-летие докторского диплома [...].(50-летний юбилей научной деятельности П. праздновался. 24-26 мая 1881 г.)
1880г. декабря 22. Я убедился, что не могу вести дневника; вот прошло полгода и более, как я ничего не мог или не хотел вписывать в мой дневник. Теперь начну писать не по дням, а когда попало; остается еще много, много невысказанного - и успею ли еще, доживу ли, чтобы это многое записать? [...].
3 января 1881 г. [...]. Лето старику приносит такое наслаждение, что и не думаешь вникать в себя. Зеленые поля, цветущие розы, листва, все - в свободное от практических и мелочных занятий время - тянет к себе, наружу, и не пускает сосредоточиваться в себе. Ребенком я слыхал, что мой дедушка Иван Мокеевич зимою тосковал и жаловался детям: "от детки, верно Мокеичу уж зеленой травы не топтать", но как только наступала весна, 100-летний старик снова оживлялся и целые дни топтал зеленую траву. (Во всех предыдущих изданиях дневника повторялось ошибочное чтение редактором "Р. ст." имени и отчества деда-Иван Михеич. Эта ошибка перешла из первой публикации во все биографии П.)
Но я хочу не только уяснить себе со всех сторон мое мировоззрение,- мне хочется из архива моей памяти вытащить все документы для истории развития моих убеждений: как они после разных метаморфоз сложились и сделались настоящими [...].
Начну ab ovo.( Аb ovo-по смыслу: "с самого начала"; буквально: "от яйца"; так начиналась латинская поговорка: "от яйца до яблока", выражающая обычай римлян начинать обед яйцом и заканчивать его яблоком.)
Мне сказали, что я родился 13-го ноября 1810 г. Жаль, что сам не помню. Не помню и того, когда начал себя помнить; но помню, что долго еще вспоминал или грезил какую-то огромную звезду, чрезвычайно светлую. Что это такое было? Детская ли галлюцинация, следствие слышанных в ребячестве длинных рассказов о комете 1812 года или оставшееся в мозгу впечатление действительно виденной мною, в то время двухлетним ребенком, кометы 1812 года, во время нашего бегства из Москвы во Владимир,- не знаю.
Помню и еще какую-то странную грезу нити, сначала очень тонкой, потом все более и более толстевшей и очень светлой; она представлялась не то во сне, не то впросонках и была чем-то тревожным, заставлявшим бояться и плакать: что-то подобное я слыхал потом и о грезах других детей. Но воспоминания моего 6 8-летнего детства уже гораздо живее.
Мой родительский дом, сгоревший во время нашествия французов в Москву, потом снова выстроенный, стоял в приходе Троицы в Сыромятниках. (Дом Пироговых в Москве был во 2-м уч. Басманной части, по Кривоярославскому пер., в Сыромятниках. Теперь переулок называется Мельницким. На стене дома No 12, выстроенного на месте пироговского,- мраморная доска с надписью: "Здесь родился Николай Иванович Пирогов 13 ноября 1810 г.". Доска установлена в 1910 г. в связи со столетием со дня рождения П.)
О времени моих воспоминаний, то есть о возрасте, к которому относятся первые мои воспоминания, я сужу из того, что живо помню еще и теперь беличье одеяльце моей кровати, любимую мою кошку Машку, без которой я не мог заснуть, белые розы, приносившиеся моей нянькою из соседнего сада Ярцевой и при моем пробуждении стоявшие уже в стакане воды возле моей кровати; мне было тогда наверное не более 7 лет; по крайней мере года отделяют эти воспоминания от других, уже совершенно ясных, относящихся к моему десятилетнему возрасту.
О смерти Наполеона я помню уже весьма отчетливо тогдашние рассказы. ( Наполеон I умер 5 мая 1821 г., когда П. было больше 10 лет. В рукописи после слова "отчетливо" было еще: "из рассказов современников" (зачеркнуто).
Карикатуры на французов, выходившие в 1815-1817 годах, расходившиеся тогда по всем домам, я, как теперь, вижу.
Я знаю от моих родителей - я научился русской грамоте почти самоучкою, когда мне было 6 лет, и я хорошо помню, что учился именно по карикатурам, изданным в виде карт в алфавитном порядке. Первая буква А представляла глухого мужика и бегущих от него в крайнем беспорядке французских солдат с подписью:
Ась, право глух, Мусье, что мучить старика,
Коль надобно чего, спросите казака.
Буква Б. Наполеон, скачущий в санях с Даву и Понятовским на запятках, с надписью: