Читать интересную книгу Говори - Лори Андерсон

Он сидит, склонившись над горшком на гончарном круге, руки в красной глине. «Добро пожаловать в единственный класс, где вы получите урок выживания, — говорит он. — Добро пожаловать на встречу с Искусством».

Я занимаю ближайший к учителю стол. Айви тоже в этом классе. Она садится у двери. Я не отрываю от нее взгляда в надежде, что она поднимет на меня глаза. Так всегда бывает в кино: человек чувствует, что на него смотрят, и ему остается лишь повернуть голову и что-то сказать. Но то ли у Айви слишком сильное защитное поле, то ли у меня слишком слабые телепатические способности. Она категорически отказывается на меня смотреть. Жаль, что я не могу сесть рядом с ней. Она разбирается в искусстве.

Мистер Фримен останавливает гончарный круг и, даже не вымыв рук, хватает кусок мела. «ДУША» — пишет он на доске. Прожилки красной глины на белых буквах похожи на запекшуюся кровь. «Вот где вы сможете найти свою душу, если у вас хватит смелости. И где вы сможете прикоснуться к чему-то такому внутри себя, о чем до настоящего времени не осмеливались даже задумываться. И не стоит просить, чтобы я показал, как правильно рисовать лицо. Лучше попросите помочь вам уловить дыхание жизни».

Я осторожно оглядываюсь. Брови удивленно подняты. Мимический телеграф уже вовсю работает. Этот парень какой-то чудной. Он должен видеть, он должен знать, о чем мы думаем. Он продолжает свою речь. Он говорит, что мы закончим школу, умея читать и писать, так как потратили миллион часов на то, чтобы научиться читать и писать. (Здесь я осмелюсь не согласиться.)

Мистер Фримен: Тогда почему бы не потратить это время на искусство: лепку и рисование углем, пастелью, маслом? Неужели слова и цифры важнее образов? Кто так решил? Неужели алгебра способна растрогать вас до слез? (Кое-кто тянет вверх руку, полагая, будто он ждет ответа.) И может ли притяжательное местоимение во множественном числе выразить ваши чувства? Если вы сейчас не научитесь понимать, что такое искусство, то никогда не научитесь дышать полной грудью!!!

Более того. На тех, кто сомневается в справедливости его слов, он обрушивает целый поток из них. Я на время выключаюсь и возвращаюсь в реальность как раз в тот момент, когда мистер Фримен поднимает огромный глобус, в котором не хватает половины Северного полушария. «Кто-нибудь может сказать, что это такое?» — спрашивает он. «Глобус?» — слышится чей-то нерешительный голос с заднего ряда. Мистер Фримен делает большие глаза. «Может, это дорогущая скульптура, разбитая каким-то бедолагой, которому пришлось заплатить за нее из собственных денег, так как иначе его не допустили бы к выпускным экзаменам?» — выдвигает смелую версию кто-то другой.

Мистер Фримен вздыхает: «Ни капли воображения. Вам сейчас сколько, тринадцать лет? Четырнадцать? И вы уже позволили напрочь выбить из себя всю креативность! Это просто-напросто старый глобус, который я разрешил дочери пинать и катать по моей мастерской, когда из-за дождя ей приходилось сидеть дома. И вот в один прекрасный день Дженни поставила ногу прямо на штат Техас — и Соединенные Штаты ушли под воду. И надо же — гениальная идея! Сей сломанный мяч можно использовать по максимуму, включив игру воображения. Вы можете нарисовать, как из этой дыры вылезают люди, а их собачонка с мокрой мордой грызет, например, Аляску. Словом, безграничные возможности. Это, конечно, перебор, и тем не менее вы должны дерзать». Что-что?

«Вы все достанете из дыры по бумажке. (Он расхаживает по классу, чтобы дать нам возможность вытащить из центра Земли по клочку красной бумаги.) На бумажке вы найдете только одно слово: название предмета. Надеюсь, вам понравится. И потом до конца года будете учиться тому, как превратить данный предмет в произведение искусства. Вы будете лепить его. Рисовать его, клеить из папье-маше, вырезать. И если в этом учебном году преподаватель информатики все еще будет со мной разговаривать, то вы сможете сделать в компьютерном классе дизайн-проект. Но здесь есть одна засада: к концу года вы должны понять, как научить свой предмет выражать определенные чувства, как заставить его говорить с каждым, кто на него посмотрит».

По классу проносится дружный стон. У меня начинает сосать под ложечкой. Неужели он действительно позволит нам это сделать? Может, прикол такой? Он останавливается у моего стола. Я сую руку в недра глобуса и выуживаю свою бумажку. «Дерево». Дерево? Слишком просто. Я научилась рисовать дерево еще во втором классе. Я тянусь за другой бумажкой. Мистер Фримен качает головой. «Ах-ах-ах, — говорит он. — Ты только что выбрала свою судьбу и не можешь ее изменить».

Он достает из-под гончарного круга ведерко с глиной, лепит шарики размером с кулак и бросает каждому из нас. Затем включает погромче радио и со смехом говорит: «Добро пожаловать в мир приключений».

Испанский

Моя учительница испанского собирается попробовать до конца учебного года обойтись на своих уроках без английских слов. Это не только забавно, но и весьма полезно: так нам гораздо проще игнорировать ее. Она общается с нами с помощью утрированных жестов и лицедейства. У нас не урок, а игра в шарады. Она произносит по-испански какую-то фразу и прижимает руку ко лбу. «У вас жар!» — выкрикивает кто-то из класса. Она качает головой и повторяет жест. «Вам дурно!» Нет. Она выходит в коридор, а затем с деловым видом вихрем врывается в класс. Поворачивается к нам, изображает крайнее удивление, а затем снова прикладывает тыльную сторону ладони ко лбу. «Вы заблудились!» «Вы сердитесь!» «Вы ошиблись школой!» «Вы ошиблись страной!» «Вы ошиблись планетой!»

Она делает вторую попытку и с такой силой хлопает себя по лбу, что даже слегка покачивается. На лбу остается красное пятно под цвет ее губной помады. Игра в угадайки продолжается. «Вы не в силах поверить, что в нашем классе столько ребят!» «Вы разучились говорить по-испански!» «У вас мигрень!» «У вас наверняка начнется мигрень, если мы не найдем правильного ответа!»

В отчаянии она пишет на доске предложение на испанском: Me sorprende que estoy tan cansada hoy. Никто не в курсе, что это означает. Мы не знаем испанского — вот почему мы здесь. Наконец самый смекалистый достает испано-английский словарь. Остаток урока мы проводим, пытаясь перевести предложение. Когда звенит звонок, единственное, что у нас получается, это: «Закончить день, чтобы удивить».

Дом. Работа

В первые две недели занятий мне удается избежать ядерной катастрофы. Хизер из Огайо сидит со мной за ланчем и звонит домой обсудить домашнее задание по английскому. Она может говорить часами. Мне остается только прижимать телефон к уху и, раскручивая телефонный провод, время от времени вставлять «угу». Рейчел и все, кого я знала больше девяти лет, продолжают меня игнорировать. В школьных коридорах я то и дело получаю тумаки. В результате я пару раз роняла на пол учебники. Я стараюсь на этом не зацикливаться. Ладно, как-нибудь образуется.

Поначалу мама старательно готовила по утрам обеды, которые оставляла в холодильнике, но я знала, что все хорошее когда-нибудь, да кончается. Я возвращаюсь домой, где меня ждет записка: «Пицца. 555-4892. Не переусердствуй с чаевыми». К записке пришпилена двадцатидолларовая бумажка. В моей семье имеется добрая традиция. Мы общаемся с помощью записок, оставленных на кухонном столе. Я пишу, когда мне надо купить школьные принадлежности или съездить в торговый центр. Они пишут, когда вернутся с работы домой и надо ли к их приходу что-нибудь разморозить. Ну и о чем тогда говорить?

У мамы опять проблемы с персоналом. Моя мама — директор «Эффертса», магазина одежды в деловой части города. Ее босс предложил ей возглавить отдел в торговом центре, но она отказалась. Полагаю, ей просто нравится видеть реакцию людей, когда она говорит, что работает в городе. «А вам не страшно? — спрашивают ее собеседники. — Я ни за какие коврижки не согласился бы там работать». Маме нравится делать то, что вызывает страх у других. Она вполне могла бы стать укротительницей змей.

Но из-за центрального местоположения магазина возникают проблемы с кадрами. Магазинные воришки, бомжи, писающие на парадную дверь, а также периодические вооруженные ограбления — все это отпугивает соискателей. Ну и дела! Еще только вторая неделя сентября, а она уже думает о Рождестве. Ее голова сейчас занята пластиковыми снежинками и Сантами в нарядах из красного фетра. Если в сентябре она не сумеет укомплектовать штат сотрудников, то на праздники окажется в полной заднице.

Я заказываю обед в 15.10 и съедаю его на белом диване. Уж не знаю, у кого из моих предков случился приступ куриной слепоты, когда покупали этот диван. Вся штука в том, что, если хочешь есть на диване, надо перевернуть подушки грязной стороной вверх. У нашего дивана две ипостаси: «Мелинда поглощает пиццу с пепперони и грибами» и «Никто и никогда не ест в гостиной, нет, мэм». Я жую и смотрю телик, но внезапно слышу, как к дому подъезжает папин джип. Бац-бац-бац — перевернутые подушки сияют белоснежными щечками, а я пулей лечу на второй этаж. К тому времени как папа откроет дверь, все будет в лучшем виде, а я исчезну.