Читать интересную книгу Незабываемые певцы - Юрий Сосудин

Ильюша Шатров

В ту пору входила в славу любимица светской публики – А.Д. Вяльцева. «Несравненную королеву цыганского пения» только что записали на пластинку. Их раскупали нарасхват. Артистка порвала контракт на 26 тысяч рублей и в качестве сестры милосердия отправилась на фронт к своему мужу – раненому офицеру. Этот сенсацией пытались отвлечь от грозной обстановки на Дальнем Востоке. Газетчики писали: «Она не побоялась войны и ее ужасов, чтобы своими ухаживаниями спасти любимого человека. Она своей рукой остановила кровь его раны…»

Куропаткин накупил пластинок Вяльцевой, и, с назначением в феврале 1904 года главнокомандующим русской армией в Маньчжурии, прихватил с собой на фронт облюбованный граммофон. Судя по снимку, аппарат представлял собой грандиозную тумбу красного дерева, увенчанную длинным тяжелым раструбом из чистого серебра. Фирма, не преминувшая сфотографировать проданный граммофон, создала себе громкую рекламу на имени покупателя.

История давно сказала свое слово о незадачливом главнокомандующем, который даже в приказах о переходах в наступление сомневался в успехе. Легко представить себе состояние армии, вверенной провозвестнику девиза «терпение»! Уныние и развал царили в ней. Ближайшие тылы отравляли атмосфера офицерского разгула. В Харбине, по откровенному признанию одного праздного вояки «жизнь кипела, как в кафешантане, и можно было не только по-человечески спать и есть, но даже побывать в театре и цирке».

Невольным свидетелем подобных картин сделался и 19-летний вольноопределяющийся Илюша Шатров.

Он из семьи военного фельдшера, которому происхождение и образование не позволили подняться выше чина унтер-офицера лейб-гвардии Литовского полка. Илюша рано осиротел, и однополчане армейского ветерана взяли на себя заботу о воспитании мальчика. Командир полка, приметивший незаурядные способности юноши к музыке, содействовал его поступлению в Зарпавскую консерваторию. Успешно ее окончив в 1904 году, Илюши определился капельмейстером в 214-й Мокшанский стрелковый полк.

Воинскую часть вскоре перебросили на Дальний Восток, и Шатров сполна испытал все тяготы и муки фронтовой жизни. Полк, введенный без отдыха на передний край, после полутора недель непрерывных боев остался с четвертью своего состава…

«…У стен Мукдена обескровленный полк сражался десять дней, – вспоминал впоследствии Илья Алексеевич в беседе с одним из друзей, – На одиннадцатый его окружили. Остатки соединения развернулись в боевой порядок, чтобы прорвать вражеское кольцо. – Знамя и оркестр вперед! – скомандовал полковник. Вынесли знамя. Оркестр блеснул начищенной медью труб. Завязалась кровавая схватка. Гремело «ура», противники по нескольку раз сходились в штыки, и все это время, не смолкая ни на минуту, оркестр играл боевые марши. Над головами свистели пули, выводившие музыкантов из строя. Вот упал тяжелораненый трубач. Через минуту, пораженный смертельно, склонился на руки товарищей барабанщик. Но оркестр по-прежнему не переставал играть. Бой был выигран…» Подвиг мужественных музыкантов Мокшанского полка получил тогда достойную оценку. Семь оркестрантов были награждены георгиевскими крестами.

Сам капельмейстер-вольноопределящий Илья Шатров стал кавалером ордена Станислава с мечами. Он был вторым капельмейстером русской армии, заслужившим такое отличие.

Но разве награда, пусть самая почетная, может дать полное удовлетворение таланту, еще никак не проявившему себя в избранной области искусства?

Чуть выдались часы долгожданной передышки, как молодой музыкант схватился за карандаш. Он торопился изложить языком нотных знаков свои чувства и переживания, уже неотступно принимавшие звуковые образы. И вот за одну ночь все откристаллизовавшееся в творческом сознании вылилось на бумагу вдохновенной музыкой вальса. Музыкой, выражавшей боль за многие тысячи бесцельно потерянных жизней…

Бывают мелодии, которые сразу запоминаются и живут потом в народе долгой нестареющей жизнью. Они быстро становятся известными и по своему распространению превосходят многие, даже выдающиеся произведения.

Такой оказалась и грустная, задушевно-лирическая мелодия-вальс И.А. Шатрова «На сопках Маньчжурии».

В 1905 году, после подписания мира, Мокшанский полк перевели на Урал. Каково же было удивление начинающего композитора, когда он услышал там собственное творение. Оно ходило по рукам переписанным. Оказывается, мелодию успели завезти туда те, кто побывал в отпуске.

Ноты вальса издали только через два года. «На сопках Маньчжурии» играли на всех инструментах, пели всеми голосами, под него танцевали на всех вечерах. Царские органы просвещения даже решились официально рекомендовать музыку «для исполнения в учебных заведениях».

Тем не менее радость автора была недолгой. Ее омрачило вынужденное знакомство с полицмейстером. Нашелся держиморда, который не разделил общего восхищения и придрался к тому месту нот, где музыкальную фразу сопровождала реплика: «гнев солдат!» Ноты конфисковали. Шатров едва избежал наказания за «подстрекательство» верноподданных защитников престола.

К вальсу написано много текстов. Среди авторов и сам композитор и писатель Скиталец и стиходел Н. Ларин, некогда покоривший модисток песней «Маруся отравилась». Тексты непрерывно изменялись, варьировались и дошли до нас в разночтениях. Например, начало: «Страшно вокруг, и ветер рыщает…» или «Грозно вокруг, лишь ветер гуляет…»

Шаляпин перед рупором

«Шалепин» – упоминалось в афише московского театра Солодовникова 8 сентября 1896 года…

Но вот 23-летний юноша исполнил партию Сусанина, и фамилию стали писать правильно. Сам Стасов сказал, что юноша превзошел «бога пения» Анжело Мазини.

Впрочем, это известно.

Книги, газетные статьи, письма, фотографии, рисунки, афиши и, наконец, граммофонные пластинки – такова сегодняшняя шаляпиниана.

Ничто не говорит лучше о гениальности певца, чем сам его голос, звучащий четыре десятилетия то гонгом, то органом. Подобно своему одногодке – Карузо, наш великий Шаляпин оставил большое звуковое наследие – около двухсот грамзаписей.

Шаляпин был в числе первых русских артистов, вставших перед рупором звукозаписывающего аппарата и сломивших предубеждение к граммофону.

Освоение незнакомой техники далось ему не сразу и весьма нелегко. Очевидец вспоминает о первом сеансе 1901 года:

Федор Шаляпин (1913)

«Успешно прорепетировав несколько романсов, артист приготовился петь, аппарат был пущен в ход, но Федор Иванович молчал и только слабо шевелил губами. Когда аппарат был остановлен, артист заявил, что петь для граммофона он никогда не будет… В этот раз, в самом деле, он сел на извозчика и уехал».

В царской России Шаляпина записывало преимущественно английское общество «Граммофон», располагавшее тогда наиболее совершенной техникой.

Многие корифеи оперной сцены прошлого соглашались петь для граммофона лишь под искусительным воздействием гонораров. К Шаляпину это никак не относится. Никакие многозначительные цифры вознаграждения, смаковавшиеся бульварной печатью, не могли заставить артиста поступиться беспощадной требовательностью к себе при всяком выступлении.

«Чем лучше голос – тем большие надо работать». В этом девизе артиста исчерпывающе выражено его неустанное стремление к совершенству. Шаляпин никогда не повторялся как исполнитель. Тридцать пять лет он записывался на пластинки, и каждое его выступление перед рупором было результатом тщательно продуманной подготовки.

Один молодой певец упомянул в беседе с Шаляпиным, что купил его пластинку «Солнце всходит и заходит». Федор Иванович спросил улыбнувшись: «А вы знаете, сколько вариантов у меня было хотя бы для слов «Солнце всходит и заходит»? Уйма целая! А если поработаешь хорошенько, то поймешь, что даже к одно-то слово – “всходит”, “заходит”, “ворон”, “цепи” и т. д. и т. д. – можно спеть с разными оттенками, менять интонации слогов одного и того же слова много раз».

Далее Шаляпин преподал такой совет своему собеседнику (тоже басу): «Вот вы похвалились, что часто слушаете мои пластинки. Это хорошо, но надо быть осторожным, чтобы не впасть в почти всегдашнюю ошибку начинающего – имитацию. Вот, я, например, только после многих лет работы над голосом и всеми другими нужными артисту средствами добился, скажем, именно такого звучания фразы «Прощай, мой сын, умираю…»– ну и вы начнете стараться так же спеть, дескать, не зря же все хвалят. А это уж будет не учеба, а простое подражание, без всякой вашей осмысленности, вашего понимания. Лучше слушайте сначала плохоньких басов. Вы слышите, пластинка играет, трубит какой-то бас во все горло: «Прощай, мой сын, умираю…» – вы и думаете: во дрянь-то какая, зачем дальше слушать? А надо не только прослушать все до конца, а понять: почему вы подумали, что такое пение дрянь, какие его ошибки вы не допустили бы в своем исполнении?»