Читать интересную книгу Окружение - Хьелль Аскильдсен

— Как вам понравился вид с маяка?

— Потрясающий! Да еще в такой бинокль… даже не по себе как-то.

— Правда, — подхватывает Марион. — Когда я была маленькой, я думала, что у Бога как раз бинокль.

Темнота сгустилась. Мария поставила на стол стеариновую свечу, и по стенам распластались огромные черные головы, и черными сделались у всех глаза. Смотритель маяка сызнова заводит рассказ о кораблекрушении и двоих замерзших в снегу, язык неважно слушается смотрителя — он перебрал пива, но продолжает подливать себе, заявляет, что мог не допустить их смерти, зовет Крафта на «ты», с ходу отвергает все аргументы, наконец, уходит ненадолго; часы бьют двенадцать раз. Мария просит Марион принести новую свечу, едва дочь ступает за порог, мать обращает лицо к гостю — взгляды их встречаются. Ей кружит голову теплое предчувствие, она думает: Господи! — но не уточняет степень участия Всевышнего в происходящем, и ее не мучает совесть — сдать хижину на лето решил Мардон, а не она, все случилось само по себе, без усилий с ее стороны, а если искать виноватых, то опять Мардон, потому что он давно перестал кидать в ее сторону такие вот взгляды; тут косорукая Марион роняет свечу, воск проливается на скатерть, и делается темно. Белеет только маяк да летняя ночь. Потому ли, что лица кажутся бледными, или из-за неба цвета почтового конверта, но Крафт вспоминает о еще не прочитанном письме, и у него мелькает мысль, что преследующее адресата письмо — символ того, какую власть имеет над нами прошлое, и что мечты о свободе — полнейшая иллюзия; тут Марион удается зажечь свечу: смотритель впился глазами в Марию, он сидит, уперев голову в ладони (Крафт язвительно думает: только бинокля не хватает!), и на мгновение Марион кажется, что перед ней — бабушка, и она вспоминает Рождество: как они в сумерках стояли вокруг ее могилы, снег тихо засыпал кладбище, пламя стеариновых свечей, которые все держали в руках, колебалось на холодном ветру, и без умолку звонили колокола в церкви через дорогу, и как она взглянула на отца, он скучал и не чаял уйти, и вдруг поняла, что его не задела смерть матери, и подумала тогда, что и его смерть не обязательно кого-то огорчит; растревоженная этими воспоминаниями и тем, что отец никак не может оторвать глаз от матери, Марион говорит:

— Ты сейчас так похож на бабушку!

Он не отвечает. Крафт ерзает на стуле, смотрит на часы, не видя стрелок, и говорит, что уже поздно, пора… Мария встает, а смотритель молча подливает себе пива. Он никак не отвечает на вежливый намек Крафта, только быстро поднимает на него глаза и кивает, но, когда обе женщины вызываются проводить гостя, окликает Марию, и Марион с Крафтом оказываются вдвоем на ночном холоде. Он вспоминает, как она была смущена на маяке, и норовит поймать ее взгляд — но ловить не приходится, он давно устремлен на ловца. Крафт молчит, маяк вспыхивает раз, два — это шестнадцать секунд плюс пауза тоже восемь секунд, итого двадцать четыре секунды, как они стоят, глядя друг на друга. Внезапно Марион ежится, как от холода, хотя щеки у нее пылают. Смотритель схватил Марию за руку, это чувствительно, но она не пытается вырваться. Дай-ка посмотреть в твои блядские глазенки, говорит он и тянет ее за плечо. Она отворачивается.

— Мардон, отстань.

— Нет, ты покажи свои блядские глазки.

— Отцепись.

Он наотмашь смазывает ее по щеке:

— Делай, чего сказал.

Она подчиняется, смотрит на него, но Мардон и не думает отпускать ее руку; зачем она его послушалась — чтоб обдурить его? Он еще больнее сжимает ей руку, она кривит рот, он радуется: вот тебе!

— Отпустить тебя, чтоб ты побежала к нему? Небось рада бы поменяться с Марион местами, а? Нет уж, дай я посмотрю в твои блядские глазки.

Она продолжает смотреть на него. Крафт поднимает руку и осторожно проводит сперва по волосам Марион, потом по щеке, она наклоняет голову.

— Мне следовало сказать об этом раньше, — говорит он, — знаешь, некоторые подчеркивают свое положение, я имею в виду — носят кольцо, а мы никогда этого не делали, ни я, ни жена. Но… ты мне нравишься, поэтому я хочу, чтоб ты это знала, — вместо ответа она поднимает на него безмятежные глаза, в которых никак не отразилось его признание, и он находит ее ладони, подносит их к губам и впервые произносит ее имя, а потом, правда выдержав долгую паузу, добавляет: — Спокойной ночи, Марион.

Она испытывает разочарование — и облегчение и, не понимая, чего он от нее хочет, на всякий случай больно сжимает ему пальцы; сам Крафт не знает, на что ему решиться, он чувствует себя гораздо старше своих лет, молодость Марион наивно подчеркивает его возраст; но, когда она делает шаг к нему, когда ее волосы щекотно касаются его лица, он понимает, что никуда ему не деться от того, чего, несмотря на все сомнения, ему все равно хочется, и запрокидывает ее лицо. Марии кровь ударяет в голову, она вырывается, но он сильнее, он знает, чего хочет, и резким движением притягивает ее к себе, заламывает руку и кладет себе на колени лицом в пол; она чувствует его напрягшуюся плоть и строго говорит ледяным тоном: не смей, Мардон! Но он смеет еще как, он пыхтит, полуоткрыв от усердия рот, и свеча освещает его взопревший лоб и потные волосы; Мария вскрикивает, но не так громко, чтобы Крафт или Марион услышали ее вопль. Они стоят, слившись в объятии, не совсем пресном, но и не свободном от рассудительных: зачем мне это? а кишка не тонка? Тут Марион различает будто вскрик, она отстраняется от Крафта, прислушивается, но потом решительно прижимается к нему опять; сомлела, понимает Крафт и надеется не обмануть ее нескрываемого вожделения: обратно дороги нет. Но чем сильнее он стискивает ее, тем отчетливее видит себя со стороны, будто в упор или в очень сильный бинокль, — мужчину, жидковатого для заданной роли. Он перемещает руки ей на бедра. И тогда они оба явственно слышат не то вскрик, не то всхлип, и Марион говорит: надо пойти посмотреть. Она забегает в дом, с грохотом, чтобы упредить их, распахивает дверь на кухню, слышит, что мать плачет, кидается в гостиную — никого. Из спальни несутся всхлипывания, какой-то шум, Марион кричит:

— Мам, что случилось?

Шум почти стихает, потом доносится напряженный голос отца:

— Ничего не случилось. Иди ложись!

Она видит, как колеблется на двери ее тень, вспоминает остекленевшие глаза отца, и у нее возникает неприятное подозрение. Она некоторое время стоит, слушая придушенные рыдания, но потом уходит на улицу. Он подчеркнуто тактично отошел на несколько шагов от дома и повернулся спиной, но вот что за мысли занимают его: нет у нас хваленой свободы воли, мы отданы на откуп истории, тому ее промежуточному результату, который суть обстоятельства нашей жизни, внешние и внутренние, и, когда мы совершаем так называемый выбор, мы неизменно выбираем то, что нам всучили свыше; тут он слышит шаги Марион. Она смотрит на него так, будто он серьезно изменился за несколько минут ее отсутствия. Она не знает, что сказать, потом решается:

— Он не выносит спиртного.

— Ему плохо?

— Нет, но он звереет от него.

Мария выплакалась. Она лежит, отвернувшись к окну, и думает, что этого она никогда не сможет ни забыть, ни простить. Прежде чем ею овладевает сон, она видит череду картин, Крафт украшает собой почти все, но есть и другие: Китай, какая-то дорога или улица, слева за высоким забором стоит наездник в ботфортах и облегающих рейтузах, и невозможно определить, подглядывает за ним женщина в белом чуть поодаль или прячется от него, потому что она таится в тени дерева и, возможно, на самом деле просто ждет момента схватить изящный хлыстик, который мужчина прислонил к стволу. Потом ей чудится Крафт за столом напротив — он смотрит на нее. Он смотрит на Марион и говорит что-то, чтобы заполнить пустоту, она отвечает что-то пустое. Ночь неожиданно сделалась холодной, он чувствует, что он слаб, одинок и предан, и снова вспоминает, как испугался ночью, когда проснулся и не мог понять, где он.

— Мне пора домой, — говорит Марион.

— Конечно. Ты не сердишься?

— Нет. Не знаю. Немного.

— Я тоже. Это пройдет.

— Да.

— Ты мне нравишься.

Она бросает на него быстрый взгляд, открывает рот для вопроса или ответа, но передумывает. Мигает маяк. Они расходятся. Она задувает свечу, стоит, прислушиваясь, ничего не слышит и тихо уходит к себе. Альберт Крафт стоит у хижины и видит, как в ее комнате зажигается свет; он думает о Марии.

Они просыпаются, не забыв вчерашнего. В десять утра смотритель уже на маяке, ему видно, что Марион читает, сидя на стуле под окном своей комнаты. Альберт Крафт, выйдя из хижины, некоторое время рассматривает пристань, а может — материк или море между ними; стоит теплый, ясный день с легким восточным ветром. Марион и Крафт не видят друг дружку, их разделяет красный домик. Смотритель думает о Марии, со вчерашнего вечера они не обменялись ни словом, ни взглядом. Потом о Крафте: надо мне позаботиться, чтоб он не загостился тут. Крафт выносит из хижины стул и черный блокнот. Он усаживается спиной к солнцу; времени одиннадцать. Он видит, как Мария проходит в туалет. То же видно и смотрителю. В щелку она следит за всеми движениями Крафта: вот он захлопнул блокнот, встал, положил на стул, сделал несколько шагов к сортиру, не сводя с него глаз; ей кажется, что щелка в стене разлезлась и что ее видно отовсюду. Внезапно Крафт вспоминает о маяке, что кто-нибудь мог нацелить на него бинокль оттуда; тогда он разворачивается и прячется за северной стеной, ускользает из зоны наблюдения — но только не Марии; она выходит из туалета, накидывает крюк снаружи и сперва, пока ее видно с маяка, о котором она помнит всегда, она делает вид, будто не замечает Крафта, но едва крыша дома загораживает ее от башни и она понимает, что они остались вдвоем, пусть и разделенные пятьюдесятью примерно метрами, как сразу же оглядывается на Крафта и взмахивает рукой, он машет в ответ. Смотритель опускает бинокль, мнется в нерешительности, потом начинает спускаться по длинной лестнице. Заслышав его шаги, Мария ставит ведро в проточную раковину и пускает воду. Он лезет в чулан и достает бутылку пива. Давай, давай, думает она с высокомерной, злорадной ухмылкой. Он открывает бутылку, роняя пробку на пол, и хлещет пиво прямо из горла. Крафт лежит на кровати и изучает неровности на потолке. Порыв ветра из распахнутой двери сдувает письмо на пол. Крафт распечатал его ночью и перечел утром. «У меня страшные мигрени, я почти не сплю. Но пока тебе пишется, поживи там». На глаза попадается чернеющий на стуле блокнот. Не могу же я вернуться домой ни с чем. Прочти я письмо сразу, все пошло бы по-другому. Тогда бы я не стал проситься на маяк, и все сложилось бы иначе, и для меня, и для всех. Марион подплывает к пляжу. Смотритель с бутылкой в кармане спускается к причалу, Мария наклоняется, подбирает пробку и выходит на приступок. Потом ставит на плиту картошку и снова выходит на лестницу. Уходит в дом накрыть на стол и торопится назад, как раз вовремя, чтобы увидеть идущую к хижине Марион. Крафт лежит и дремлет с закрытыми глазами, он погружается в предсонный хаос, где смешаны далекое прошлое и близкое, и этот винегрет тихо сводит его с ума, причем сначала он думает, что от наваждения легко отделаться — надо просто открыть глаза, да не тут-то было: глядя в распахнутую дверь на неподвижный пейзаж, словно бы запаянный нещадным светом, он вдруг чувствует или пугается, что чувствует, как неудержимо соскальзывает в полнейшее безумие, сознание висит на волоске, Крафт поднимается и почти бегом выскакивает из хижины, Марион он не видит, хотя она его замечает. Она не настолько далеко, чтобы не ужаснуться его перекошенному лицу, и первая ее мысль: в хижине отец! Но потом она пугается — как бы он не подвинулся рассудком: Крафта едва можно узнать, он несется прямо на нее, но, похоже, в упор ее не замечает. Но постепенно он обнаруживает ее присутствие, успокаивается, смотрит на нее с какой-то бесстрашной застенчивостью и пытается объясниться: