Между тем, Далю непременно было нужно побывать в зоне, оставляемой немецкими войсками за Таной. Пришлось одалживаться грузовиком у командира нашей дивизии. Тот согласился, но при этом вызвал к себе водителя и сказал ему:
— Смотри, повезешь иностранцев, чтобы комар носу не подточил! Рядом с шофером сел Даль, а в кузов набились его люди. Об этой поездке мне рассказывал участвовавший в ней Юве:
— Доехали мы до Таны, машина остановилась, и мы уже стали заносить ноги за борт, чтобы спрыгнуть. Но шофер нам сигнализирует: не надо! Повел машину тихонечко и — плюх в реку. Какими-то одному ему ведомыми способами разыскивал мелкие места и переправил-таки нас на другую сторону. Поехали мы — все пусто, хутора сожжены дотла, провода сорваны, столбы взорваны, людей нигде нет, едем где по дороге, а где и по бездорожью; немцев, конечно, тоже нет. Наконец, к вечеру видим на пригорочке сохранившийся хуторок. Мы остановились, открыли свои продовольственные пакеты, зовем шофера покушать — он отрицательно качает головой. Мы пошли ночевать на хутор, а он развернул тряпочку и ест свою краюху черного хлеба. Поспали мы в хуторе, шофер — под баранкой; подходим к машине, — а он откинул капот и что-то возится в моторе. Ну, все союзные офицеры обучены автомобильному делу, столпились — хочется посмотреть: что это за машина такая, вездеход, и через реку может, и по горам? А у него все там замотано проволочками; что-то не заладилось — он снял сапог, оторвал полоску от портянки, замотал в моторе что надо — и поехали дальше. И так трое суток ездили — шофер спал за баранкой и ел свою краюху, а машина брала любые препятствия.
— Да, — сказал мне Юве, — теперь понятно, что вы побеждаете немцев.
Я вспомнил, как в трофейных бумагах СС-овского батальона, что стоял на Кестеньге, я находил рапорты о том, что машина не может ходить из-за отсутствия какой-нибудь пустяковой детали. А потом, после нашего наступления, на всех брошенных за неисправностью немецких машинах ездили наши генералы; и не из них ли были и те легковые машины, которые у Даля «не пошли»?
Другой раз, если правильно помню, Даль и с ним я ездили в Луостари к Щербакову по поводу восстановления электростанций в Ярфьорде и Киркенесе. Ввели их в действие совместными силами — единственно, кто в этом не участвовал, это представители завода «Сюдварангер». — Историк говорит также о восстановлении водопровода в Киркенесе нашими силами — я этого не помню, но, очевидно, это было, и наверное, тоже было сделано совместными или только норвежскими силами. Зато хорошо помню, что норвежская часть быстро восстановила в округе телефонную связь.
Помню неприятный случай в период восстановления тока в Киркенесе: только что восстановленный провод был оборван ветром и болтался, время от времени задевая лужи и какие-то железки — заводские, что ли, рельсы. А к нам в комендатуру шел генерал Кощиенко — он хотел отодвинуть рукой висевший на его пути провод, схватился за него, его ударило током, он упал, и не может разжать руку. Я и адъютант генерала шли рядом, и валявшейся поблизости сухой доской оторвали его от провода. К счастью, он остался жив, был только сильный шок.
Соседний с комендатурой пустовавший совершенно целый дом мы отдали под больничку, организованную приехавшим с миссией норвежским доктором Володарским, в прежние годы одним из лучших врачей Осло, которого норвежские патриоты спасли оттуда (так же, как моего школьного приятеля Ханса Селикмана и нынешнего зубного врача миссии Зеликовича — норвежцы произносили «Селикувитс»). Володарский был очень приятный, веселый и общительный человек с необычной биографией: по происхождению одесский еврей, он уехал еще в детстве, до первой войны, с родителями в Бельгию, в ту войну бежал в Норвегию и там жил до 1940 г. Он хорошо (но по-одесски) говорил на русском языке. Пациентов у него было очень мало (он мог оказывать только амбулаторную помощь), и впоследствии он уступил часть дома созданной некоторое время спустя норвежской комендатуре. Как часто бывает во времена кризисных ситуаций, заболеваний среди норвежцев было пока мало, с ними по большей части справлялся местный доктор, имевший свою машину[351].
Но зато у наших разведчиков и смершевцев Володарский вызывал тяжелое обострение болезни бдительности. Однажды полковник Поляков, как-то заявившийся в нашу комендатуру, вошел в неосвещенный кабинет Лукина-Григэ, подозвал меня к окну и показал мне не соседние светящиеся окна Володарского:
«Подглядывает за комендатурой», — сказал он.
Я зажег свет в кабинете и спросил полковника, видит ли он дом Володарского.
«Если бы он следил за комендатурой, он должен был бы потушить у себя свет», — дерзко сказал я полковнику.
Премудрый разведчик промолчал.
Перед Новым годом через новую шведскую границу за поселком Сванвик перешло еще до батальона норвежцев. Они проходили военную подготовку в Швеции — в первую половину войны Швеция подыгрывала Германии, но в 1944 г. пора было уже выразить дружеское отношение к союзникам. Потому и была разрешена подготовка на шведской территории этого батальона — но для поддержания видимости своего нейтралитета шведское правительство делало вид, что готовятся только полицейские части для освобождения Норвегии — и солдаты были не в английской форме, а в какой-то синевато-зеленой якобы полицейской.
Примерно в феврале к нам прибыли двое работников разведки армии, подчиненные Полякова, молодой подполковник Янкелевич и с ним один незаметный майор. Я не запомнил его фамилию и не помню, чтобы он чем бы то ни было занимался.
Янкелевич объявил мне, что я зачислен переводчиком в разведотдел и что отныне я буду находиться в его подчинении. Я был наконец поставлен на довольствие, сделалось возможным писать домой и получать письма (от случая к случаю); но Янкелевич был настолько разумен, что почти не вмешивался в мою работу и не требовал с меня никаких отчетов о ней. В чем, собственно, заключались его функции, мне было не ясно: норвежская воинская часть числилась в непосредственном подчинении 14-й армии, и вести против нее разведку было как-то странно, а с немцами мы давно потеряли контакт. Не имел Янкелевич и никакой агентуры среди норвежцев — сам же не знал никакого иностранного языка, кроме китайского (когда-то учился на китаиста), и не мог общаться ни с каким норвежцем, кроме как через меня, а меня он к своей деятельности не привлекал. Часто бывал в штабе дивизии.
Месяца через два или около того Янкелевич как-то вызвал меня и с большой таинственностью повез на дивизионной машине куда-то вглубь «нашей» норвежской территории. Привез к какой-то будочке в чистом поле, оставшейся от немцев. В будочке находился наш связист; на столе стояла какая-то аппаратура и лежали наушники и большая чистая конторская тетрадь. Янкелевич объяснил мне, что удалось подключиться к норвежской телефонной сети, и предложил мне начать подслушивание, а все услышанное записывать в книгу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});