Читать интересную книгу Северные огни - Джеффри Барлоу

Вот тогда-то я и понял: все потеряно. Я бежал из этого кошмарного места, возвратился на вершину, забрал Медника и повел его в поводу рядом с гнедой кобылкой вниз по Скайлингденской дороге. Гадая, что делать дальше и куда податься, я отправился в домик священника в поисках мистера Скаттергуда, но, как я и опасался, викарий тоже исчез — а с ним и жена, и слуги. Проезжая мимо кладбища, по верховой тропке, выводящей на каретный тракт, я впервые за тот день заслышал чужой человеческий голос, и доносился он из хижины церковного сторожа. Этот хриплый, скрипучий голос что-то напевал или по крайней мере пытался, ибо о мелодии не шло и речи, а слова звучали невнятно, как если бы певец был изрядно навеселе. Я предположил, что менестрель — не кто иной, как мистер Боттом; и, войдя в дом, обнаружил помянутого джентльмена обмякшим на стуле перед угасшим огнем, с остекленевшим взглядом и в полубесчувственном состоянии. Весь он — как, собственно говоря, и вся его лачуга — благоухал грогом. Мне понадобилось немало времени на то, чтобы, во-первых, привести его в сознание и, во-вторых, улестить, прежде чем он поведал мне все, что знал о несчастье, постигшем деревню. Наконец, после многих типично боттомовских отступлений и увиливаний и вдоволь поозиравшись по сторонам и удостоверясь, что никто за ним не следит, церковный сторож пересказал мне разговор, подслушанный под окном Проспект-Коттеджа. Тогда-то мне и открылся весь ужас происходящего.

Я был до глубины души потрясен как самим рассказом, так и тем, что вот передо мною сидит человек, который мог бы предостеречь односельчан о надвигающейся гибели — и однако же не сделал этого. Вот человек, который мог бы предотвратить великую трагедию — однако не счел нужным. Вот человек, который мог бы остановить моего друга Марка Тренча, не дать ему броситься в колодец — но нет, ничуть не бывало! Все, что он предпринял, узнав про адский заговор, это упился до бесчувствия и продолжал пить и по сей день, а предупредить своих ближних и не подумал. Похоже, даже мистер Боттом не остался неуязвим для пресловутого грога — поглощенного в таком-то количестве!

— Правильно ли я вас понял? — закричал я, ибо просто ушам своим не верил. — За эти дни вы ни с кем не поделились услышанным и тревогу поднять не догадались? Даже викарию ни словечка не сказали — вашему другу викарию, который всегда был к вам так добр? Господи милосердный, какое равнодушие, какое безразличие к судьбе ближних… просто чудовищно!

Мистер Боттом сердито забурчал что-то себе под нос.

— Чума и проклятие; — наконец произнес он, как бы оправдываясь, — дурные дела творятся в лесной чаще, здесь уж вы мне поверьте, и не хочу я ничего о них знать, да и вам не советую! — С этими словами он извлек на свет непочатую бутыль грога, откинулся на стуле, зажег трубку и обреченно уставился в пустой камин.

Упрекать его в преступном бездействии не имело ни малейшего смысла; обвинения не вернут тех, кто утрачен навеки. Я оставил мистера Боттома там, во власти собственных мыслей, гадая про себя, что с ним станется, что он предпримет и выживет ли. Со временем его запасы грога иссякнут, и придется ему подыскивать какую-никакую замену; но ведь в деревне столько опустевших домов, не говоря уж о «Деревенском гербе», есть где по мародерствовать! Озерную воду пить невозможно, слишком много в ней примесей, зато с заснеженных вершин Талботских гор сбегают ручьи, да и осенние дожди скоро зарядят. Небось управится как-нибудь — если, конечно, эта тварь из усадьбы махнет на него рукою. Уже выходя за дверь, я почти смягчился и едва не предложил ему уехать в карете вместе со мною — я знал, что через несколько дней здесь будет карета из Малбери на Вороний Край, — но в конце концов передумал.

Далройд я нашел точно таким же, каким его оставил, — заброшенным и безрадостным. Следующие несколько ночей, что я провел там в одиночестве, все еще надеясь на возвращение Марка — в одиночестве, если не считать малыша Забавника, — явились для меня самыми долгими и самыми безотрадными в моей жизни. Я почти не смыкал глаз; повсюду вокруг раздавались громкие загадочные потрескивания и поскрипывания, что зачастую слышны ночами в старых домах. Не раз и не два выходил я проверить, не вернулся ли кто-нибудь, не приехал ли наконец Марк; но снаружи не было ни души. Долгими ночами слышал я, как бьют часы на верхней площадке лестницы, и все ворочался под одеялом, точно птица на вертеле, тщетно пытаясь заснуть. Ночь сменял день, еще более безотрадный. Я никуда не ходил; ел только ржаной хлеб и ягоды листвянника и немного сладостей; пил только сидр и бренди. В сотый раз изучал я поблекшие золоченые корешки книг в библиотеке; стоял на балконе, куря сигары и любуясь пейзажем, — как часто предавались мы со сквайром этому времяпрепровождению! В последнюю ночь я засиделся допоздна, сочиняя прочувствованное письмо моему другу, каковое оставил на столе в его рабочем кабинете на случай, если в один прекрасный день Марк все-таки возвратится в Далройд. Чей взгляд в итоге скользнет по этим строчкам, я на самом деле понятия не имел; лишь уповал в душе, что все-таки Марков.

Долгая ночь тянулась нескончаемо медленно; но вот наконец наступило утро. С делами я покончил; мне осталось лишь осуществить задуманный побег, покуда можно. Карета на Вороний Край ожидалась в течение дня, а я понятия не имел, как скоро обитатели Скайлингдена что-либо против меня предпримут. Поскольку я не мог забрать с собою ни Медника, ни гнедую кобылку, я пустил их пастись на лужайку за домом вместе с остальными лошадьми — и там с ними простился. Отважному верному Меднику я шепнул на ухо, что ежели каким-нибудь чудом его хозяин вернется в мир живых, так кому и встречать его в Далройде, как не благородному гунтеру! Кажется, славный старина Медник меня понял: он заржал в ответ и кротко кивнул головой. На глаза у меня навернулись слезы; я поспешно возвратился в дом, схватил единственную дорожную сумку, куда загодя затолкал все необходимые вещи, и тяжелой поступью спустился по подъездной дорожке. Забавник бежал за мной по пятам. Свое последнее «прощай» я сберегал для самого Далройда: для изящных фронтонов и высокой крыши, для чудесных кустарников и роняющих тень свесов крыши, для обширного сада и моря роз, для приветливых окон, похожих на улыбчивые глаза; никаких иных глаз, чтобы поглядеть мне вслед, в доме не осталось.

Этим утром никаких крошечных фигур на Скайлингденской дороге я не увидел; верно, все уже завершили ужасное путешествие. Никого не обнаружил я и в «Гербе». Ворота стояли распахнутыми настежь, парадная дверь — тоже. Войдя в прихожую, я сразу же ощутил отсутствие мистера Снорема и его сердечного, раскатистого приветствия; никто не суетился и не бегал взад-вперед — ни горничные, ни официанты, ни поварята; за массивной дубовой стойкой у пивного насоса не стоял долговязый Джинкинс; по общей зале не слонялись путешественники; никто не бренчал на пианино, никто не играл на бильярде; а самое главное — мистер Айвз не вышел мне навстречу, и мисс Черри уже не поддерживала заведение в образцовом порядке. Гробовая тишина царила в «Гербе»: двери стояли приоткрытыми, так что по гостинице гуляли сквозняки, хотя трофейные головы, развешенные по стенам общей залы, все так же глядели в пространство и наверняка злорадствовали — теперь и они имели полное право почитать себя отмщенными. Я вдруг осознал, насколько стеклянные глаза этого зверинца напоминают мне взгляды поселян, бредущих навстречу вечности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});