Надо упомянуть, что мое отношение ко всему этому нельзя было назвать глубоко серьезным. Это было увлекательное занятие, но помимо него имелась тысяча других требующих ответа вопросов, в равной степени интригующих. И самым важным из них был вопрос наивысших возможностей человеческого сознания. Поскольку теперь мне было ясно, что они не ограничиваются телом. В таком случае, где лежитограничение? Может ли оно простираться сквозь всю Вселенную, давая ответ на вопрос, где заканчивается пространство? Или фактически проникать за стену материи, улавливая то, что лежит за пределами рождения и смерти тела? В сравнении со всем этим проблема того, почему отдельные предметы противятся выдавать свой секрет, казалась второстепенной.
В девять утра мы позавтракали, и я позвонил в музей. Дежурную я попросил соединить меня с Робином Джекли.
— Он сейчас на телефоне, сэр. Будете ждать?
Я ответил, что да, и она попросила меня представиться. Через несколько минут в трубке раздался резкий голос Джекли:
— А, это вы. Я пытаюсь прозвониться Литтлуэю домой. Что это он там затеял?
Я спросил, что он имеет в виду.
— Меня сейчас только вызванивал Эванс, обвинял в каком-то утаивании. Это чертовски раздражает и сбивает с толку. Если он говорит правду, у Литтлуэя с головой не все в порядке...
Я заметил, что здесь какое-то недоразумение, и я скажу, чтобы Литтлуэй сам ему позвонил. Я застал Литтлуэя внизу — он рассчитывался за наш номер — и рассказал ему о случившемся.
— Вот черт, — отреагировал он, — надо, наверное, чтобы я сам с ним переговорил, — и отправился к телефону. Я тем временем подогнал машину к переднему входу и уложил в багажник наши сумки. Литтлуэй вернулся с обеспокоенным видом.
— Я этого парня вообще не понимаю.
— В чем дело?
— Он звучал до гнусности неприятно. До того договорился, что обвинил меня в безумии. Хотел знать, не разыгрываю ли я... Я, разумеется, сказал, что это мой сугубо личный подход к теории о майя, но он сказал: «Мне Эванс говорил не то» и пустился передергивать мои слова.
— Ты его в конце концов убедил?
— Знаешь, нет. Вот чего я не понимаю. Мы с Джекли знакомы вот уже сколько лет и всегда меж собой ладили. Я уж думаю, не заболел ли он. У моей матери была как-то повариха, у которой появлялось что-то подобное при приступах диабета.
— Но он же тебе дал, наверное, понять, почему он так расстроен?
— Как-то даже нет. Разве что, единственно, на него самого напустился Эванс и закончил угрозой заявить на него в Британскую ассоциацию археологов. Просто какая-то дурацкая кабинетная буря в стакане воды. Но я думал, Джекли выше всего этого. Позвоню ему снова, когда доберемся до дома.
Машину вел Литтлуэй. День опять стоял прекрасный, теплый, и мы, проехав по Эджуэр Роуд, свернули на центральную автостраду. Литтлуэй, не унимаясь, говорил о Джекли, но я понять не мог, что его так расстраивает. Я себя чувствовал исключительно; сельский ландшафт вызывал память о прошлом; чувствовалось, что вокруг расстилается Англия — так, будто я озирал местность с самолета. На автостраде было оживленно, и мы поехали по средней полосе. Литтлуэй умолк; мы приближались к огромному груженому лесовозу, который, судя по всему, намеревался перестроиться на нашу полосу. Я ожидал, что Литтлуэй сейчас или ускорится и его обгонит, или замедлит скорость, чтобы лесовоз проехал первый. Тут я вдруг увидел, что Литтлуэй не реагирует вообще никак, а водитель, видимо, считает, что мы сейчас замедлим ход, и собирается на обгон. Я мельком взглянул на Литтлуэя и понял, что он лесовоза словно не замечает. Времени на раздумья не было: я схватился за ручной тормоз и, рванув его изо всех сил, выкрикнул:
— Генри!
Машина дернулась, но все равно скорость, пока не затормозил Литтлуэй, не снизилась достаточно для того, чтобы лесовоз благополучно проехал вперед. Вот-вот, и мы могли нанизаться на торчащие из кузова бревна. Литтлуэй был явно потрясен. Выехав на внутреннюю полосу, он снизил скорость до сорока миль в час.
— Что, черт побери, случилось? — спросил я.
— Прости, не знаю. Наверное, просто невнимательность.
— Может, лучше я сяду за руль?
— Да, пожалуй.
Он затормозил у обочины, и мы поменялись местами. Я был озадачен. Литтлуэй всегда был прилежным водителем, невнимательность за рулем — на него это просто не походило.
Через несколько минут езды чувство интенсивности во мне истаяло, я ощутил какое-то нехорошее предчувствие или, скорее, некоторую угнетенность. Литтлуэй вновь заговорил об Эвансе и Джекли и вообще о мелочности академиков. Эта тема стала меня раздражать, появился соблазн указать, что он и сам ничем от них не отличается. От жары клонило в сон, и я до отказа опустил окно. И тут до меня с ясностью дошло, что видимой причины для этой угнетенности нет. Десять минут назад я был полон сил и энергии, теперь на меня подобно гипнозу давил все тяжелеющий гнет пустой усталости. Я углубился в себя, пытаясь выявить ее источник, и чуть не скребнул «Ягуар», обходивший нас на скорости в семьдесят миль. Его возмущенный сигнал махом вернул меня в чувство. Литтлуэй покосился со странным видом. Однако теперь я уже знал, что произошло с ним, и сосредоточился на дороге, игнорируя свою угнетенность. Когда она усугубилась, я съехал на внутреннюю полосу и снизил скорость до сорока миль.
— Ты в порядке? — обеспокоенно спросил Литтлуэй.
— Устал.
— Может, выхлопные газы как-нибудь просачиваются в кабину?
Хотя такое было явно невозможно, теперь Литтлуэй чувствовал себя достаточно оживленно. Именно в эту минуту я понял, что «силы», которые я воспринимал так легковесно, на самом деле активны и опасны; они готовы обоих нас уничтожить.
Литтлуэю я не сказал ничего; сохранять внимание на езде стоило неимоверного усилия, но воли у меня, чувствовалось, на это хватит. Я ощутил облегчение, когда у Нортгемптона мы свернули с магистрали и поехали через сельскую местность. На окольных дорогах было спокойно, так что я снизил скорость до тридцати миль, а то и меньше. К тому времени, как доехали до Грейт Глен, усталость схлынула, но ощущалась странная умственная «ломота», эдакая пульсирующая опустошенность воли.
Едва мы вошли в дом, Литтлуэй сказал:
— Позвоню-ка я Джекли.
— А мне кажется, не надо.
— Почему?
— Потому что ничего вразумительного ты от него не услышишь. Он не знает, почему на тебя так злится, но думает, что совершенно правильно. Его умом манипулируют.
— Кто? — изумленно уставился на меня Литтлуэй.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});