руки за конвертом, положил его на стол перед ней.
— Спасибо! Но это теперь уже ни к чему, — серьезно и грустно сказала Зося. — Они опоздали, эти письма…
— Что пани хочет этим сказать?!
— Только то, что говорю. — Она спокойно и твердо взглянула на Казимира. — Если бы пани Климушина отыскала меня семнадцать… пятнадцать лет назад, когда я нуждалась в ней, так нуждалась… — В голосе ее зазвенели слезы.
Пани продекан беспокойно задвигалась в своем кресле.
— Децко! — гневно воскликнул Казимир. — Как ты можешь так говорить! Что ты знаешь о своей матери?! — Незаслуженность обвинения показалась ему чудовищной. — Ты не смеешь судить свою мать! Разве можешь ты знать, что ей довелось пережить? — Теперь он стоял над Зосей. — Ты думаешь, матери легко отыскать свое дитя, затерявшееся в чужой стране! Малое! Что не может назвать ни имени своего, ни фамилии…
— Не знаю! Не знаю! — повторила упрямо Зося. — Знаю только, что сердце свое не могу делить… — Голос ее сорвался.
Зося сидела, опустив голову.
Войтецкий видел: силы ее на пределе. Он понимал, что Зося боится: выказав интерес к письмам, выказав интерес к той семье, тем самым предать Кристину — свою мать. Боится прибавить к ее боли еще и эту, связанную с ней, Зосей. Боится всего, что могло бы нарушить их отношения с Кристиной.
— Вот что, Зося, — деловито сказал Войтецкий, по опыту зная, что именно деловитость может успокоить и переключить человека в самый трагический момент. — Вот что, Зося! Это письма твоего брата. Моя задача заключалась лишь в том, чтоб их тебе передать. И я передаю. Тебе лично. Ты — взрослый человек. Сама отвечаешь за себя. Можешь не читать эти письма. Можешь сжечь их, разорвать, выбросить. Однако я думаю, нет у тебя на то морального права. В этих письмах история твоей семьи. Прочитав их, подумай: можешь ли ты упрекнуть свою мать в чем-либо. — Он сделал паузу. — По моему мнению, твоя родная семья, Зося, имеет право на самое глубокое сочувствие, уважение…
Зося по-прежнему сидела молча, опустив голову.
— К этому должен добавить следующее, — продолжил Войтецкий. — Русская семья не имеет твоего адреса и не знает твоей фамилии. Я намеренно не сообщил и не сообщу им этого. Это ты сделаешь сама. Или не сделаешь: решать тебе. — И, взглянув на Зосю, добавил гораздо мягче: — Ты не думай, что я не понимаю тебя. Не понимаю твоего отношения к пани Кристине. Она была и осталась для тебя настоящей матерью — ты не можешь этого забыть. И все-таки, все-таки я иначе смотрю на твои контакты с русской семьей. Я считаю, что эти контакты никак не могут повлиять на твое отношение к панн Кристине. В этом я глубоко убежден, Зося. — И повторил, поднимаясь: — Ну вот! Моя роль закончена. Решать — тебе.
«Я не знаю, — писал Анатолию Войтецкий, пересказав свой разговор с Зосей, упустив, однако, из этого разговора многое и оставив лишь то, что он считал главным. — Я не знаю, произвели ли эти мои, сказанные от сердца слова впечатление на Зосю. Но, может быть, надеюсь на это, Зося вместе с названой матерью прочитают письма. А прочитав, поймут многое и захотят установить с вами контакт. Хотя, скажу откровенно, ни я, ни пани продекан не убежден в этом.
Что вам теперь остается, Анатолий? Терпение. Только терпение. Вы знаете, что Татьяна жива. Что ей хорошо у названой матери. На днях я вышлю вам ее фотографию, которую пани продекан обещала передать мне. Мое мнение: больше вы ничего не должны делать. Захочет Татьяна — напишет вам. Захочет — приедет. А уж если нет, то и суда нет, как говорите вы, русские.
В этом письме, Анатолий, не все для твоей матери. Чтоб не сделать ей больно, постарайся возможно лучше объяснить и представить ей отношение Татьяны.
Я и пани продекан высказываем горячую симпатию вашей семье…»
Глава восьмая
ЗОСЯ
Эти письма обжигали ей руки. Вернувшись в аудиторию, Зося торопливо ткнула их в сумку.
Хорошо, что в аудитории не было никого — давно уже шла большая перемена, студенты толпились в коридорах, в буфете.
Хорошо, что никто не мог спросить Зосю: «Зачем тебя вызывала пани продекан?»
Мгновенно решившись, она наскоро собрала тетради, перебросила через плечо ремешок сумки. Не было сил у нее оставаться в аудитории. Звонок, возвещавший начало лекции, настиг Зосю уже на выходе.
Мокрый, рыхлый, падал февральский снег. Таял, едва коснувшись земли. Зося невольно замедлила шаг: куда идти?
Наверное, не домой. Сейчас еще — не домой. Она должна все обдумать сама. Хотя бы обдумать! Не может она взвалить на мамусю и эту тяжесть.
Суматошно было на улицах. Толпились на остановках люди, жались под ветром, под мокрым снегом. Легковые машины обдавали коричневой жижей тротуары и ожидающих. Уличная сутолока отвлекала, не давала сосредоточиться. Зося продрогла и промочила ноги. Этого еще не хватало! Она знала — мамуся не уставала ей повторять: «Береги ноги. Промочишь — сразу ангина».
Нужно было согреться. Зося поискала глазами кафе. Дверь в него вела узорчатая, старинная. И крутая лесенка — кафе помещалось в полуподвале.
Стараясь держаться независимо, Зося сняла у входа пальто, спрятала в сумку номерок. Как-то ей не случалось до сих пор вот так, одной, забегать в кафе.
В кафе-кондитерскую, неподалеку от их дома, мамусю с Зосей водил по воскресеньям отец. Они усаживались за столик, и отец говорил: «Ну, милые пани, что заказать вам к кофе?!»
Мамуся и Зося обычно выбирали «наполеонки» — слоеные маленькие квадратики с заварным кремом. А Зося еще и сырный торт — она очень любила сырный торт.
В старших классах Зося забегала в кафе с подружками. Потом с веселой студенческой компанией. Но чтобы так вот, без всякого повода, одной… Впрочем, ей и вообще-то не случалось так свободно располагать своим временем.
И в школе и в институте Зосино время было распределено по часам — учеба давалась ей не так уж легко, подводила память. Времени у нее оставалось совсем немного. И мамуся, кстати, всегда знала, как проводит свое свободное время Зося. К какому часу она придет.
Нет, мамуся не слишком ограничивала ее. Просто она была беспокойная и постоянно тревожилась за Зосю.
От этого Зося не страдала. Она вообще ни в чем не таилась от мамуси. Не таилась настолько, что подружки иногда удивлялись: «Как, ты все рассказываешь мамусе?», «Может, ты еще и это расскажешь?»
Зося хитренько улыбалась: конечно, расскажет!
Ее