Так оно и произошло после некоторой заминки, пока Иван с Федором помогали взобраться в седло Наталье Алексеевне. Елисавет и Мария, одна с пенька, другая с коряжины, вскочили сами с такой легкостью, что мужчины остались озадачены. Смерив друг друга неприязненными взорами, цесаревна и невеста императора с места послали лошадей рысью, но догнать летевшего очертя голову царя смогли не скоро.
* * *
Скачка, впрочем, длилась недолго: Петр осадил коня перед дощатым забором и оглянулся на свою свиту, воздев палец и призывая таким образом к молчанию.
И тогда, сквозь запаленное дыхание коней, всадники услышали странный рокот, доносившийся из-за забора.
Чудилось, это прибой перебирает камушки на морском берегу, ровно, мерно накатываясь и отступая.
— Храпит, что ль, кто-то? — спросил Ванька Долгоруков, напрочь лишенный поэтического воображения, и тогда остальные тоже поняли: никакой это не прибой рокочет, а и впрямь раздается мощный храп.
Петр, привстав на стременах, легко мог заглянуть за забор. Заглянул, хихикнул — и стал жестами призывать всех последовать его примеру.
Уж на что дамам было нелегко, при их-то посадке боком, а и те изловчились, не смогли сдержать любопытства. Да так и ахнули…
Посреди просторного загона дремал огромный бык — ну истинный Зевс, подумали те, кто помнил Овидиевы сказки про метаморфозы громовержца! Пусть не белый, а рыжий, огненный — он был поистине великолепен, а его крепкую курчавую голову венчали такие рога, что зрителей пробрала дрожь.
— Таковых ты в Мадриде видал? — горделиво спросил Петр, повернувшись к князю Федору, который в этот момент исподтишка поглядывал на Марию, любуясь упругой стройностью ее стана, а потому захлопал глазами, будто провинившийся школяр:
— Нет, не видал, ваше величество! Там таких и не бывает, где им!
— А как думаешь, сей красавец для корриды способен? — не отрывая от бычары восторженного взора, шепнул Петр.
— Ваше величество, неужто… — пробормотал князь, искренне ужаснувшись внезапной догадке, но царь небрежно отмахнулся:
— Этому красавцу под вечер должны корову привести на случку: я вчера сие наблюдал и позавчера тоже.
У него сейчас время есть для другой забавы, а у меня — охота. Устроим с ним корриду! — И грозно свел брови на дружный вскрик ужаса:
— Молчать, дурачье, все! Бабы! Я царь — моя воля. Только чур — я пикадор, а вы — зрители. И не мешать!
Женщины глядели на него онемев; Долгоруковы недоверчиво переглянулись.
— Дайте ваши ножи! — скомандовал Петр; Елисавет и Наталья, не посмев возразить, вынули из ножен свои охотничьи ножи, отдали ему. Мария только руками развела в знак того, что не снаряжена как подобает; царь недовольно фыркнул, и лютый, азартный блеск его глаз пригвоздил всех к месту.
Никто и пикнуть не успел, а Петр уже был в загоне.
Конь его, чуя неладное, зауросил было, но всадник до крови раздирал ему бока шпорами, вынудив приблизиться к спящему быку.
Впрочем, рыжий увалень уже проснулся и сонно глядел одним глазом, медленно поворачивая голову, слишком ленивый и благодушный, чтобы даже глядеть в оба на непрошеного гостя.
Петр, удерживая обеспокоенного коня шенкелями и шпорами, примерил к ладони один из ножей, размахнулся, метнул.., мимо! Над головой быка загудели доски; рыжий лениво махнул хвостом, словно отгонял муху.
Елисавет прыснула. Федор глянул недоверчиво — да неужто она не понимает, что тут сейчас произойдет?!
Нет, никто пока не проявил особого беспокойства, только Мария побледнела. Федор, как всегда, при взгляде на нее забылся, как если бы созерцал не лицо живой женщины, а замечательный красотою цветок, и пропустил мгновение, когда император метнул второй нож — тоже промазав. Но при этом он испустил такой разочарованный вопль, что бык обеспокоенно вскинул голову, поглядел на докучливую помеху и, медленно поднявшись на ноги, издал короткий предупреждающий рев.
Конь отпрянул, и Петр еще глубже вонзил шпоры, пытаясь его удержать на месте. Бока коня окрасились кровью, и бык раздул ноздри, почуяв этот запах. Хвост его беспокойно заметался, и Федор понял, что хозяин загона начинает злиться. Петр удовлетворенно присвистнул, глядя прямо в крупные, широко расставленные бычьи глаза. Но звери не выносят пристального человеческого взгляда, и бык рассердился не в шутку.
Он опустил голову, опасно поводя рогами, роя копытом землю, хлеща себя хвостом по крутым бокам.
— Петенька, братец! — слабо пискнула Наталья и, словно подавившись, умолкла: Петр кинул третий нож, на сей раз выхватив его из своих ножен. То было его последнее оружие, и оно угодило быку точно в загривок низко склоненной головы.
Рев, раздавшийся вслед за этим, заставил лошадей испуганно отпрянуть от забора, так что зрителям потребовалось некоторое время, чтобы справиться с ними и вновь занять свои места вокруг импровизированной арены. В первое мгновение они ничего не могли разобрать в клубах взрытой пыли, а потом дружный крик ужаса исторгся из их уст.
Покатавшись несколько мгновений по земле и пытаясь избавиться от боли в загривке, бык еще глубже загнал туда нож и, обезумев, вскочил. Увидел человека на лошади и бросился на него.
Петр натягивал поводья и кричал, пытаясь развернуть коня к противнику. Пена летела с удил хлопьями, но конь уже не повиновался наезднику.
Началась бешеная скачка по кругу, в которой трудно было разобрать, то ли лошадь гонится забыком, то ли бык за лошадью. Однако скакун, летя изо всех сил, сделал лишь несколько кругов по арене, когда бык стал его настигать, и стало ясно, кто преследователь, а кто преследуемый.
Петр махал одной рукой, что-то крича, но Федор никак не мог понять, что он кричит: нос? дождь?
— Нож! — догадалась Елисавет. — Он кричит:
«Нож!»
— Господи, — простонала Наталья, — ,да ведь у него нет оружия! — И она в полуобмороке поникла на шею коня.
Федор оглянулся на оставшихся зрителей.
Маша прижала руки ко рту, еле сдерживая крик.
Иван Долгоруков стоял на стременах, одной рукой шаря по поясу, пытаясь вытащить нож, однако ремешок расстегнулся и ножны упали наземь; Ванька же все шарил, шарил безотчетно, как бы не соображая, что делает, в то время как глаза его были устремлены в облако коричневой пыли, поднимавшееся над загоном.
Лицо его было совершенно обалделое, в отличие от возбужденного лица Елисавет, глаза которой горели нетерпеливым ожиданием, губы шептали молитву, и Федор вдруг с непостижимой отчетливостью понял, что она молится.., молится о смерти царя!
Он умрет — и ей прямая дорога на трон, возможно, возможно!
Наталья лишилась чувств, осознав: со смертью брата она будет предана забвению, вечному одиночеству, унылому девству — монастырю, быть может!