— Эй! — я коснулась его плеча, словно смолой облитого черными мокрыми волосами. Пальцы кольнуло крапивной болью: аура напряжения стрекалась как морской зверь скат, — Эй, что с тобой? Нужна помощь?
Донесся стон, тихий, но такой, что по спине у меня побежали мурашки.
— Кто здесь?.. — Кукушонок неслышно подошел сзади, — Оставь этого пьянчужку, пусть себе валяется.
— Это не пьяный. Эй, — я осторожно дотронулась до узкой серебряной полоски, придерживающей волосы несчастного, — Ты ранен?
Он неожиданно дернулся, мотнул головой, скидывая мою руку. Бледным всполохом из чащи волос вынырнуло лицо, три черных пятна на узком треугольнике, блестящем, как мокрый металл — глаза, будто угольные ямы, острые зубы в провале рта — колья на дне рва. Волной плеснул запах — кислая вонь выпитого и извергнутого вина, душная горечь чего-то горелого, резкий запах пота, запах лошади, запах железа — накипь на гребне лютой, животной, не рассуждающей ярости. Я отшатнулась и села на землю.
Оказалось, что человек уже стоит, твердо расставив ноги, а в руке у него плеть — я краем глаза уловила, как он выхватил ее из-за голенища.
Плеть взметнулась — я успела только прикрыться локтем. Но Кукушонок совершил героический прыжок и встал между нами. Плеть со свистом оплела его бок и взлетела снова, таща за собой ленту ветхой ткани. На лицо и на шею мне брызнули теплые капли.
— Леста, беги!
Я почти на четвереньках рванула обратно, к калиточке в воротах. Меня догнал хриплый рык, мгновенно переросший в задыхающийся остервенелый хохот. Оглянулась — и глазам не поверила. Человек медленно поднимал вытянутую руку с зажатой в ней плетью — вместе с Кукушонком, вцепившимся одной рукой ему в запястье, а другой — в саму рукоять. Ноги его оторвались от земли, он взбрыкнул — и левый кулак незнакомца погрузился в его живот. Пальцы мальчишки разжались. Но прежде чем он упал, рукоять плети огрела его по затылку. Довершил все могучий пинок, от которого Кукушонок кубарем отлетел к воротам.
— Вон отсюда! — рявкнул незнакомец. — В следующий раз убью!
Я ухватила Кукушонка за шиворот. Он, похоже, был на грани потери сознания. Кое-как, застревая и спотыкаясь, мы преодолели калитку и вывалились на улицу. Парень упал на колени и скорчился.
— Ты живой? Ратер!
Он не ответил, только головой помотал. Он не мог разогнуться.
— Кукушонок, миленький, давай отойдем немножко. Давай к стене отойдем, давай, пожалуйста!
Кое-как поднялись и отковыляли к стене. Сели прямо на землю. Я обняла его, дрожащего крупной дрожью — то ли от испуга, то ли от возбуждения, то ли и от того и от другого разом.
— Больно?..
— Еру… нда, — выдавил он. — Силища… нечело… веческая…
— Я видела. Ужас. Как такое может быть?
— Черт… не знаю. Ведьма.
— Ведьма?
— Прин… цесса… Фу-уу…
Это — принцесса? Это была принцесса? Дочь моей Каланды? Я с трудом сглотнула, пялясь на смутно-белую стену трактирного двора, на чернеющее в ней пятно ворот, за которыми притаилось чудовище с глазами, как угольные ямы.
— Она тебя на одной руке подняла. Как котенка.
— Пусти… измараешься.
— Ой, холера… у тебя кровь! Дай взгляну.
— Заживет… одежку жалко. Мамка еще шила…
— Похоже, только кожу рассекло. Промыть и замотать надо. Здесь где-нибудь есть колодец?
— Брось. Само засохнет. Про нее… про Мораг… рассказывали… я думал — враки… Какого… тебя к ней… понесло?
— Откуда же я знала? Она так сидела там скрючившись, у поилки… мне показалось — раненный или избитый.
— Хотела избитого… получи.
— Прости, Ратер. Я же не нарочно. И спасибо тебе. Она ведь на меня замахнулась, а ты мой удар принял.
— Да иди ты…
Я осторожно пощупала его затылок, куда пришлась рукоять принцессиной плети. Открытых ран не было, только шишка.
— Голова болит?
— Терпимо.
— А по правде?
— В ушах звенит. В обоих. К деньгам, наверное.
Против воли я улыбнулась.
— Пойдем. Встать можешь?
Ратер, кряхтя, поднялся, одной рукой держась за бок, другой за голову.
— Куда пойдем?
— Что, в городе трактиров мало? Посоветуй какой-нибудь приличный, но недорогой. И чтобы недалеко.
— Но у меня денег нет…
— У меня есть. Пойдем. Вымоемся там, перевязку сделаем.
— Да, говорю, зарастет… на мне все, как на собаке… Батька уши оборвет… Я сказал — к вечеру вернусь. Мы с ним с утра поругались… А! Да ладно. Что я — малой совсем, каждый раз ему докладываться?.. Пойдем. Здесь неподалеку кабак есть — "Три голубки". Не такой, конечно, шикарный как "Колесо"…
"Три голубки" оказалась маленькой, на три комнатки, но вполне приличной гостиницей. Сердобольной хозяйке мы представились беженцами из "Королевского колеса", оккупированного армией принцессы Мораг, чем снискали ее материнскую заботу и сочувствие. Правда, она хотела оставить Кукушонка в общем зале, где накачивалась пивом разношерстная компания, и даже отыскала для него рогожку, чтобы постелить на лавке. Но я вытряхнула из кошеля горсть серебра и потребовала принести в комнату тюфяк для моего спутника, и еще одеяло, и еще чистого полотна, и еще горячей воды и побольше. Хозяйка снарядила на это девочку-прислугу, взяла серебро и оставила нас в покое.
Комнатка оказалась тесной, но чистенькой. Служаночка в несколько заходов приволокла требуемое, а я усадила Кукушонка на табурет и велела снять рубаху. Тот сорвал ее со всем пренебрежением призирающего боль настоящего мужчины, и в результате подсохшая рана снова принялась кровить. Вернее, раны было две — на левом боку и поперек груди. Я оторвала от погибшей рубахи оставшийся чистым рукав, намочила его и осторожно стерла кровь.
Нда-а. Я и не знала, что плетью можно так шарахнуть. Здесь просто клочья кожи вырваны… Будут шрамы. Впрочем, говорят, мужчин шрамы только украшают. Эх, а у меня ничего под рукою нет, ни мазей, ни притирок, чтобы зажило поскорее… только вот вспомнилось ни с того ни с сего, как я у Каланды из-под ногтя занозу выгоняла. В позапрошлой жизни это было, там все и осталось, в позапрошлой… а чем черт не шутит? Ведь крутится где-то на донышке памяти, и течет, как влага из прохудившегося меха — прямо на язык, то ли мед, то ли яд, то ли вода чистая…
— С Капова кургана скачет конь буланый… — я прикрыла глаза, сдвигая пальцами края раны, — по дорогам, по лесам, по пустым местам. На коне девица, в руке красна нитица, в иглу вдевает, рану зашивает, кровь затворяет. Ты руда жильная, жильная, соленая, уймись, запрись, назад воротись. Так бы у сей твари не было ни руды, ни крови, а словам моим — замок и засов, замок — небесам залог, засов — под землей засох.
— Ты чего там бормочешь? — озадачился Кукушонок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});