Читать интересную книгу Рука-хлыст - Виктор Каннинг

Я подошел к Веритэ, держа в руке стакан. Она изменилась.

Я ясно видел это. Может быть, она и в самом деле устала летать навстречу ветру. Но я не стал спрашивать ее об этом.

— Мы можем потанцевать здесь?

— Почему он пощадил меня? Не задал ни одного вопроса, который мог бы смутить меня.

— У него много контактов. А может, это инстинкт. И он очень высокого мнения о тебе.

Я взглянул на Веритэ поверх стакана:

— Ты докладывала ему обо мне?

— Да.

— И сказала, что я первый ученик?

— Не совсем так. Они нашли Шпигеля. Об этом напечатано в вечерних газетах.

— Волшебство «Мелиты». Готов побиться об заклад, что югославы намекнули на то, что не станут слишком усердно вести расследование. Слишком много разных нитей сюда ведет. В котором часу вернется Малакод?

— Он не вернется. Он просто переоделся здесь, а поедет к себе домой в Невиль поздно вечером. Ты переночуешь здесь, а завтра утром отправишься в аэропорт. Я привезла все твои вещи, которые были в отеле.

— Ты тоже поедешь в Венецию?

— Да.

Я обнял ее одной рукой и поцеловал, а она осторожно отвела руку со стаканом в сторону, чтобы не расплескать его содержимое.

— Ты голоден?

Я кивнул.

Мы поели авокадо, шотландского лосося с огуречным салатом и выпили бутылочку «Полли-фусс», а затем кофе и по стакану «Реми Мартин». За столом Веритэ сидела напротив меня, и в зеркале, вставленном в позолоченную раму, украшенную фруктами, цветами и пчелами, я видел ее затылок и контуры плеч.

Мы немного потанцевали, затем посмотрели телевизор, а в одиннадцать Веритэ, взглянув на свои золотые часики на тонком браслете, сказала:

— Тебе завтра рано вставать.

— Я провожу тебя до дому.

— Нет. Тебе нельзя выходить на улицу. — Я позволил руководить собой, я был в ее руках.

Она показала мне спальню. Мои вещи, оставшиеся в отеле, были уже там (включая письмо «экспресс» от Уилкинс). Я поцеловал Веритэ, и она, нежно погладив мою щеку, сказала:

— Знаешь, что в тебе самое хорошее?

— Умение вести себя за столом. Я не чавкаю.

Она хихикнула и покачала головой:

— Нет. Ты всегда знаешь, когда не следует задавать вопросы. Это что: интуиция или умение?

Я пожал плечами. Я знал, когда не следует задавать вопросы, это точно.

После ее ухода я не спеша стал раздеваться, продолжая расхаживать по комнате. По сравнению с этой комнатой моя квартира, расположенная возле галереи Тейта, казалась собачьей конурой. Конечно, многие сознаются, что хотели бы стать богатыми, но согласитесь, все, что дает богатство, — это лишь шанс на то, что в хорошем настроении вы будете пребывать чаще, чем в плохом. Простыни были шелковыми, а абажур настольной лампы удерживался нефритовой фигуркой в фут высотой, на камине стоял маленький пейзаж Коро, продав который Уилкинс могла бы купить себе приданое. Я залез в кровать, и шелковые простыни зашуршали с легким шипением. Я как следует взбил подушку, чтобы показать, кто здесь хозяин, и лег на спину, удивляясь тому, что чувствую себя счастливым, ведь все это богатство принадлежало не мне.

Перед сном я решил почитать письмо Уилкинс.

Она ездила в издательство, выпустившее «Пятно позора».

Оно расположено в трех комнатах над магазином возле Британского музея. Магазин используется для презентаций, а также как торговая точка. Я просил Уилкинс просмотреть выпущенные ими брошюры о европейских политических партиях, причем довольно эксцентричных, и постараться среди них найти партию, эмблемой которой является хлыст и которую обозначают как партия «И.». Память о хлысте не давала мне покоя долгое время. Уилкинс нашла то, что мне было нужно.

Она приложила к своему письму небольшую брошюрку на немецком, на обложке которой была эмблема в виде хлыста. Поскольку Уилкинс знала, что я не читаю по-немецки, она выслала мне краткие пункты содержания этой брошюрки.

У каждой подобной организации существует определенная цель, которая, как правило, не выносится на обложку брошюры. И обычно за каждой такой организацией стоят некие люди, не открывающие своих имен, которые вкладывают в нее больше денег, чем собирается всех взносов, в надежде, что им вернется кусок пожирнее. Именно такой показалась мне «Shune Partel». Партия «Искупления», как писала Уилкинс, таков точный перевод ее названия.

Штаб-квартира партии располагалась в Мюнхене, на Кенигинштрассе. Главой партии являлся герр Фридрих Накенгейм, секретарем — профессор Карл Вадарчи, а далее шел список имен, главным образом немецких. Эти люди состояли в комиссии по управлению. Ни одно из этих имен не было мне знакомо.

Партия объявляла себя сугубо неполитической, в том смысле, что она не будет предлагать своих кандидатов на выборы в бундестаг. Но в то же время партия требовала, чтобы среди членов представительств всех партий, входящих в бундестаг, были и члены «Искупления». Мне подумалось, что это выглядит точно так же, как если бы квакеры потребовали, чтобы среди членов всех партий, входящих в палату общин, были также и квакеры.

Они ставили перед собой простые цели. Немцы виновны в развязывании двух войн, а также в преследовании и массовом уничтожении евреев. Душа нации черна от вины. Настало время для искупления, и пришла пора, когда люди, чувствуя свое предназначение и огромные силы, заложенные в них, начинают искать выход, и эти силы, прежде направлявшиеся только на разрушение, теперь должны быть использованы для создания истинной немецкой нации. Каждый немец обязан искупать прошлое каждым своим действием и каждый день, независимо от того, насколько скромна или насколько важна его роль в жизни нации. Истинное величие ожидает немцев, если они будут неукоснительно придерживаться демократических принципов в своей политической жизни и норм христианской этики в частной и общественной жизни.

Партия «Искупление», которая существовала уже три года, требовала от своих членов только этого, если не считать годовых взносов в десять марок, что составляло около фунта стерлингов.

Программные заявления партии казались очень откровенными, на редкость простыми, словом, достойными похвалы".

Если какие-то неясности и могли возникнуть относительно того, что именно нужно делать, то лишь незначительные, в целом же там приводился внушительный список полезных, стоящих дел. Большинство немцев, подумал я, конечно, ответили бы (если не связывать их обязательством в десять марок), что в душе они являются членами партии «Искупление».

Но Уилкинс разговорилась в магазине с одной женщиной, по-видимому разделявшей взгляды партии, и узнала от нее, что из четырехсот девяноста семи членов бундестага свыше двухсот состоят в партии «Искупление». В других странах партия также имела влиятельных сторонников.

Ревностные сторонники партии распространяли свои щупальца всюду. Я был убежден, что Мэнстон, в роли сэра Альфреда Коддона, как и я, пришел к определенным выводам, но только другим путем.

Так вот, значит, что это было — хлыст, который должен был выбить из сердец немцев чувство вины за нацию.

Но самым важным в письме Уилкинс было то, что в Мюнхене недели через три должен был состояться съезд ее членов.

Прочитав об этом, я уже не смог заснуть.

* * *

Должно быть, я проспал всего полчаса — меня разбудил звонок телефона, стоящего у кровати.

Это был Стебелсон.

— Думаю, вам будет интересно узнать об одном событии, о котором нам сообщили по телеграфу.

— Давайте. Но имейте в виду: я не держу акций, поэтому меня нельзя разорить.

— Вы почти угадали, мой друг. Полчаса назад в отеле «Кастильон» в одном из номеров разорвалась бомба, прикрепленная к кровати.

Я затаил дыхание. Затем неожиданно тонким голосом спросил:

— В каком номере?

— Не сообщается. А разве у вас есть какие-нибудь сомнения?

— Нет. Благодарю вас.

Я положил трубку. Ловкий ублюдок Говард Джонсон. Он быстро растет. Бомба была подложена в номер до того, как я вернулся от Веритэ. Пока никаких предписаний относительно Шпигеля, сказал он. Теперь они, наверное, хихикают. Я включил лампу, стоящую возле кровати, раздумывая над тем, стоит ли мне пойти и налить себе в качестве успокоительного бренди.

В этот момент дверь комнаты отворилась, и вошла Веритэ.

Она спросила:

— Кто это был?

— Ошиблись номером, — солгал я. — А ты что здесь делаешь?

— Я в соседней комнате, Веритэ подошла ко мне. На ней был длинный зеленый шелковый халат, собранный на плечах в сборки. Она стояла, скрестив на груди руки, и я увидел, что они дрожат, как будто она замерзла.

— Лгунишка, — сказала она. — Я слышала разговор по другому телефону. Ты мог бы спать в той кровати.

Я выпрямился, взял ее за руку, а она присела на постель.

— Но я спал в этой.

— И ты не беспокоишься? — спросила Веритэ. — За себя не беспокоишься? Тебя ведь могли убить.