говорю я, искоса бросая взгляд на Бена. У меня нет способностей к предсказанию, зато у него есть потребность верить. – Может, ты попробуешь? Посмотри в зеркало и скажи, что ты в нем видишь.
На мгновение Бен задумывается, потом аккуратно отодвигает меня в сторону, встает перед зеркалом и пристально всматривается в черную отражающую поверхность. Я тайком наблюдаю за ним: брови сосредоточенно свелись к переносице, губы слегка изогнулись, длинные пальцы касаются стекла, будто он ищет опору, чтобы подготовить себя к открытию. Проходит несколько секунд, выражение его лица меняется: глаза распахиваются шире, он завороженно подается ближе к стеклу, поджав губы. Я вижу то ли радость, то ли скорбь на его лице; они переплетены так тесно, что не отличить. Бен резко выпрямляется, трет глаза тыльной стороной ладони, отступает на шаг и поворачивается ко мне.
– Ничего, – говорит он, делая еще шаг назад. – Я ничего не увидел.
– Мне показалось, что разумом ты какое-то время был не здесь, – говорю я. – Ты как?
– Правда? – он сглатывает. – Кажется, у меня был небольшой припадок, так называемый абсанс[4]. – Он постукивает пальцем себе по лбу. – Видимо, мой приятель зашевелился.
– О боже, Бен, – я не успеваю себя одернуть и беру его за руку. – Что нам делать? Поедем в больницу?
– Да нет, все нормально, – отвечает он. – За последние месяцы такое уже пару раз случалось, и ничего, живой. Не о чем переживать. И потом, кажется, благодаря помощи свыше мне в голову пришла идея.
– Слушаю, – говорю я, но не могу с такой же легкостью забыть о припадке. Делаю все возможное, чтобы поддерживать его оптимизм. – В конце концов, откуда браться вдохновению, как не от богов?
– Когда мы были в Тауэре, ты сказала, что много раз рассматривала портрет, но ничего не увидела.
– И?
– Не исключено, что затея покажется тебе глупой, но ведь именно история Прекрасной Ферроньеры окружена тайной и глубиной; картина меняется от перспективы и освещения. Что, если она чем-то похожа на обсидиан? Быть может, ответ кроется не в самом портрете, а в том, чего на нем нет?
Я несколько долгих секунд смотрю на Бена.
– Кажется, ты что-то нащупал, – говорю я. – И подал мне идею.
Глава двадцать девятая
– Куда теперь? – спрашивает Вита, когда мы выходим на Грэйт-Рассел-стрит. Воздух кажется заряженным статикой, мир сияет и блестит, но какая-то часть меня еще остается в музее, стоя перед тусклым темным предметом, заглянув в который я увидел все, чего желал.
Сначала было слышно только тихое жужжание музейных светильников, и меня переполняло привычное волнение от того, что Вита стоит рядом. Я всматривался в зеркало через стекло до тех пор, пока мне не показалось, что остались только я и оно. Тени зашевелились, Вита, зал и само время исчезли. Я увидел себя, но не настоящего, а будущего. Он смотрел на меня в ответ. Волосы поседели и поредели, у рта и глаз залегли глубокие морщины. Мои собственные голубые глаза смотрели на меня с удовлетворением. Я увидел в них любовь, гармонию и спокойствие. Эта версия меня состарилась естественным образом, поняв, что красота жизни заключается в самой жизни.
Когда настоящее внезапно вернулось, у меня перехватило дыхание. Вите я соврал про припадок, но сразу же пожалел об этом, когда заметил обеспокоенное выражение ее лица.
С той минуты я не перестаю гадать, не увидел ли я будущее в зеркале Джона Ди – то развитие событий, при котором я выживу. Теперь, как бы я ни старался, у меня не получается избавиться от уверенности, что все будет хорошо.
– Ты, кажется, сегодня вообще нормально не ел, – говорит Вита, прерывая мои размышления. – Давай поужинаем вместе.
– С удовольствием, – отвечаю я.
Через пару минут мы сидим за столиком в углу ресторана, антураж которого возвращает нас в семидесятые. Толстая штукатурка покрывает стены с опорой на балки, разнообразная искусственная зелень со слоем пыли свешивается с потолка всего в паре сантиметров от наших голов. Однако стоит признать, еда здесь отменная, простая и свежая, а вино, заказанное Витой, мягкое и приятное.
– Спасибо тебе за сегодняшний день, – говорит она, глядя на меня поверх старомодной красной свечи в бутылке, на которой предыдущие свечи оставили после себя плотные восковые дорожки, – и за то, что выслушал треп о моих странноватых интересах.
Два огонька прыгают и мерцают в ее глазах, и я тоже там есть, отражаюсь в полуночных озерах радужек. Вита продолжает:
– Давно я так не веселилась.
– Я каждую секунду провел с удовольствием, – говорю я. – Мне уже сто лет не было так весело.
– Да ладно тебе, – она смеется так громко, что посетители начинают оборачиваться. – У тебя наверняка выдавались дни повеселее, чем этот, где ты таскался за мной по Лондону, пока я читала лекции по истории.
– Так в голову ничего и не приходит, – пожимаю плечами я. – Большую часть взрослой жизни я был сосредоточен на работе. Хотел начать свой бизнес, изобретать всякие штуки. И да, можно заниматься бизнесом и при этом отменно веселиться, из-за чего моя история кажется очень унылой. Но по-настоящему грустно то, что мне очень нравится моя работа. Если бы я точно знал, когда этому придет конец, поступил бы я иначе? Да, наверное, я бы постарался больше путешествовать, подолгу не ложился бы спать по выходным, пробовал бы всякие запрещенные вещества и все такое.
– А как насчет… ну, партнеров? – спрашивает Вита, помешивая в стакане трубочкой воду со льдом.
– Было несколько, – неловко отвечаю я. – Буквально несколько. Со мной очень скучно встречаться. Я не понимаю романтику и не умею делать романтические жесты. Мне все равно, сидеть дома или идти куда-то, и я никогда… – Я смотрю на девушку и понимаю, что во рту вдруг пересохло, и слова не идут. – Ни в кого не влюблялся.
– Каким был твой первый поцелуй? – спрашивает она с озорной улыбкой.
– О нет, – я морщусь. – Совершенно отвратным и унизительным. Я стараюсь его не вспоминать.
– Достижения по работе?
– Ну я патентую свою систему линз. Если она приживется, будет здорово. Она начнет приносить деньги если не мне, так маме и Китти, – говорю я. – Мне интересно мое ремесло, и клиенты довольны, но инженер-оптик – не самая увлекательная профессия. Начнем хотя бы с того, что я не объезжаю город каждый день в попытках решить древнейшую загадку.
– Должен ведь быть какой-то день, в который ты был безмерно счастлив, – говорит Вита.
– Это не какой-то конкретный день, – подумав, отвечаю я. – Скорее совокупность тех, что я провел