как у один буйвол, весьма крепкий спина, как у носильщик, длинная рука с твердым мускул und ein gewaltiger Griff… Как это называется по-русску? (Антонио несколько раз сжал и разжал перед своим лицом пальцы правой руки.) О! Очень сильный пальцы. Et puis[17] тоже необходимо иметь устойчивый нога, как у один монумент, и, конечно, самый большой… как это?., самый большой тяжесть в корпус. Если ещё взять здоровый сердца, les poumons… как это по-русску?.. лёгкие, точно у лошадь, потом ещё немножко хладнокровие и немножко смелость, и ещё немножко savoir les regies de la lutte, знать все правила борьба, то консеконсов, вот и все пустячки, которые нужен для один хороший борец!
Ха-ха-ха Засмеявшись своей шутке, Антонио нежно схватил Арбузова поверх пальто, подмышками, точно хотел его пощекотать, и тотчас же лицо его сделалось серьёзным. В этом красивом, загорелом и подвижном лице была одна удивительная особенность: переставая смеяться, оно принимало суровый и сумрачный, почти трагический характер, и эта смена выражений наступала так быстро и так неожиданно, что казалось, будто у Антонио два лица – одно смеющееся, другое серьёзное, и что он непонятным образом заменяет одно другим, по своему желанию.
– Конечно, Ребер есть опасный соперник… У них в Америке борются commeles bouchers, как мьясни́ки. Я видел борьба в Чикаго и в Нью-Йорке… Пфуй, какай гадость!
Со своими быстрыми итальянскими жестами, поясняющими речь, Антонио стал подробно и занимательно рассказывать об американских борцах. У них считаются дозволенными всё те жестокие и опасные трюки, которые безусловно запрещено употреблять на европейских аренах. Там борцы давят друг друга за горло, зажимают противнику рот и нос, охватывая его голову страшным приемом, называемым железным ошейником – collier de fer, лишают его сознания искусным нажатием на сонные артерии. Там передаются от учителей к ученикам, составляя непроницаемую профессиональную тайну, ужасные секретные приёмы, действие которых не всегда бывает ясно даже для врачей. Обладая знанием таких приемов, можно, например, лёгким и как будто нечаянным ударом по triceps’y[18] вызвать минутный паралич в руке у противника или незаметным ни для кого движением причинить ему такую нестерпимую боль, которая заставит его забыть о всякой осторожности. Тот же Ребер привлекался недавно к суду за то, что в Лодзи, во время состязания с известным польским атлетом Владиславским, он, захватив его руку через своё плечо приемом tour de bras,[19] стал ее выгибать, несмотря на протесты публики и самого Владиславского, в сторону, противоположную естественному сгибу, и выгибал до тех пор, пока не разорвал ему сухожилий, связывающих плечо с предплечьем. У американцев нет никакого артистического самолюбия, и они борются, имея в виду только один денежный приз. Заветная цель американского атлета – скопить свои 50 000 долларов, тотчас же после этого разжиреть, опуститься и открыть где-нибудь в Сан-Франциско кабачок, в котором потихоньку от полиции процветают травля крыс и самые жестокие виды американского бокса.
Всё это, не исключая лодзинского скандала, было давно известно Арбузову, и его больше занимало не то, что рассказывал Антонио, а свои собственные, странные и болезненные ощущения, к которым он с удивлением прислушивался. Иногда ему казалось, что лицо Антонио придвигается совсем вплотную к его лицу и каждое слово звучит так громко и резко, что даже отдаётся смутным гулом в его голове, но минуту спустя Антонио начинал отодвигаться, уходил всё дальше и дальше, пока его лицо не становилось мутным и до смешного маленьким, и тогда его голос раздавался тихо и сдавленно, как будто бы он говорил с Арбузовым по телефону или через несколько комнат. И всего удивительнее было то, что перемена этих впечатлений зависела от самого Арбузова и происходила от того, поддавался ли он приятной, ленивой и дремотной истоме, овладевавшей им, или стряхивал её с себя усилием воли.
– О, я не сомневаюсь, что вы будете его бросать, mon cher Arbousoff, мой дюшенька, мой голюпшик, – говорил Антонио, смеясь и коверкая русские ласкательные имена. – Ребер с est un animal, accapareur.[20] Он есть ремесленник, как бывает один водовоз, один сапожник, один… un tailleur,[21] который шить панталон. Он не имеет себе вот тут… dans le coeur…[22] ничего, никакой чувство и никакой temperament.[23] Он есть один большой грубый мьясник, а вы есть настоящий артист. Вы есть кудожник, и я всегда имею удовольствие на вас смотреть.
В буфет быстро вошёл директор, маленький, толстый и тонконогий человек, с поднятыми вверх плечами, без шеи, в цилиндре и распахнутой шубе, очень похожий своим круглым бульдожьим лицом, толстыми усами и жёстким выражением бровей и глаз на портрет Бисмарка. Антонио и Арбузов слегка притронулись к шляпам. Директор ответил тем же и тотчас же, точно он долго воздерживался и ждал только случая, принялся ругать рассердившего его конюха.
– Мужик, русская каналья… напоил потную лошадь, чёрт его побирай!.. Я буду ходить на мировой судья, и он будет мне присудить триста рублей штраф с этого мерзавца. Я… чёрт его побирай!.. Я пойду и буду ему разбивать морду, я его буду стегать с моим Reitpeitsch![24]
Точно ухватившись за эту мысль, он быстро повернулся и, семеня тонкими, слабыми ногами, побежал в конюшню. Арбузов нагнал его у дверей.
– Господин директор…
Директор круто остановился и с тем же недовольным лицом выжидательно засунул руки в карманы шубы.
Арбузов стал просить его отложить сегодняшнюю борьбу на день или на два. Если директору угодно, он, Арбузов, даст за это вне заключённых условий два или даже три вечерних упражнений с гирями. Вместе с тем не возьмет ли на себя г. директор труд переговорить с Ребером относительно перемены дня состязания.
Директор слушал атлета, повернувшись к нему в полоборота и глядя мимо его головы в окно. Убедившись, что Арбузов кончил, он перевёл на него свои жёсткие глаза с нависшими под ними землистыми мешками, и отрезал коротко и внушительно:
– Сто рублей неустойки.
– Господин директор…
– Я, чёрт по бирай, сам знаю, что я есть господин директор, – перебил он закипая. – Устраивайтесь с Ребером сами, это не моё дело. Моё дело – контракт, ваше дело – неустойка.
Он резко повернулся спиной к Арбузову и пошёл, часто перебирая приседающими ногами, к дверям, но перед ними вдруг остановился, обернулся и внезапно, затрясшись от злости, с прыгающими дряблыми щеками, с побагровевшим лицом, раздувшейся шеей и выкатившимися глазами, закричал задыхаясь:
– Чёрт побирай! У меня подыхает Фатиница, первая лошадь парфорсной[25] езды!.. Русский конюх,