— Если не побережёмся, то непременно будут, — буркнул Рубос. Теперь, после первых смертей, он проникся к мальчишкам непритворным чувством боевого товарищества. Он видел, как они работают в бою.
— Как такое вообще могло получиться? — спросил Сухмет, опережая Лотара.
— Мы очистили крыло от фоев, потом отступили к корпусу корабля, — сказал Рубос. — Партуаз уже вымотался, с его техникой вообще нельзя было сходить с борта и ввязываться в свалку, но Джимескин приказал…
— Я приказал, потому что нужно было что-то делать.
Пухленький банкир заметно нервничал. Лотар не знал, в каких отношениях он был со своим телохранителем, но понимал, что теперь ему в любом случае придётся привыкать обходиться без своей живой тени.
— Приказ был идиотский, — спокойно сказал Рубос. — Он не решил ситуацию, а люди погибли.
— Что-то нужно было делать, — повторил Джимескин.
— Это мы уже слышали, — вдруг очень жёстко сказал Каш.
— Каш, — позвал его Лотар, — нет.
Хотя Джимескин был виноват в гибели Виградуна лишь косвенно, его вина была неоспоримой. Но теперь и об этом Лотар предложил не упоминать, и банкир вздохнул с заметным облегчением.
— Он был моим земляком, из Мирама. Когда мы вернёмся домой, я прикажу выдать его матери…
— Заткнись, — не повышая голоса, посоветовал ему Рубос. Потом продолжил: — Когда мы уже взобрались на борт, я посмотрел на Каша и Виградуна, обрубил пару верёвок, по которым лезли фои, и вдруг понял, что кого-то нет. Выглянул за борт — Партуаза вот-вот должны были зарубить. Я хотел было спуститься, но… — Рубос вздохнул: — Я не решился, дело выглядело почти безнадёжным. И тогда Виградун скакнул вниз прежде, чем я успел его остановить. Он размёл фоев, поддержал Партуаза, но тот был уже очень плох. А потом, когда стало ясно, что он не может выволакивать Партуаза и отбиваться от восточников, я опять… не бросился вперёд.
— Почему? — спросил Лотар.
— Держал этого, — Рубос кивнул на Каша.
— Да, я хотел броситься вперёд, но он не дал. И я не сумел освободиться от его захвата. Перепробовал почти всё, что мог, а не освободился.
Лотар положил руку ему на плечо:
— От захватов Рубоса и мне не всегда удавалось освободиться.
— Ну, в общем, дело было плохо. Я заорал на Виградуна, он-то мог подняться на борт без труда, но всё не поднимался. Дрался, как демон, я в жизни не видел, чтобы мальчишка его лет практически без опыта творил такие чудеса, но не бросил Партуаза и не поднялся.
— Чудес маловато оказалось, — сухо сказал Сухмет.
— Он мог уйти, но не ушёл, — вздохнул Рубос. — Потом появился ты, но было поздно. Он пару раз пропустил удары сбоку и один раз очень скверный удар по ногам.
— Сухмет, — позвал Лотар, — от чего он всё-таки умер?
— Он бы выкарабкался, господин мой, но лезвие одного из мечей, которым его ударили в спину, было смазано очень скверной дрянью. Действительно очень скверной… Он был безнадёжен, она бы, не приведи Демиург, свалила и тебя, окажись ты на его месте.
— Это был кто-то из тех, кого?..
— Да, из тех, с кем ты потом сразу же расправился.
Лотар посмотрел на заходящее солнце, на облака, низко нависшие над равниной. Его злило то, что он не заметил отравленного меча, и то, что слишком резко приказал Виградуну подниматься на борт, и то… У поражения очень много причин, подумал он, никогда не знаешь, какая именно оказалась решающей.
Он сжал кулаки так, что треск заставил вздрогнуть Санса, который стоял в пяти шагах сбоку.
— Так. — Лотар никому не смотрел в глаза. — Все на борт, у нас очень много дел.
Они пошли назад. Лотар шагал, не оглядываясь. Чувствуя, что Сухмет, как всегда, рядом, он спросил:
— Когда ты наложил заклятье невидимости на «Летящее Облако», фои не смогли его снять. А ведь ты говорил, что у них полно монахов, магов, колдунов…
— На борту кораблей, которые кружили над нами, были только простые солдаты, господин, среди них не было ни одного мага. Иначе они раскололи бы мою хитрость, как гнилой орех.
— Может быть, в следующий раз они так и сделают, — буркнул Лотар.
— Ты думаешь, следующий раз будет? — спросил Сухмет.
Лотар не ответил. Он шагал и, вероятно, думал о следующем этапе этого дела.
Возле корабля к Лотару подошёл Купсах:
— Куда теперь?
— В лагерь вендийцев. Если уж что-то делать, то до конца.
— Что делать? — спросил всё ещё расстроенный Рубос.
— Определять направление. Теперь всё заключено в направлении, а не в фокусе.
Они летели медленнее, чем прежде, и под утро прошли всего двести миль от того места, где осталась могила Виградуна. Только теперь перестали попадаться конные разъезды огромной фойской армии. Зато почти сразу стали встречаться патрули великой вендийской армии. Они были наряжены в живописные халаты, а плюмажам их боевых верблюдов могли позавидовать южные страусы и павлины, вместе взятые.
Разглядывая их, Сухмет вдруг произнёс:
— С такой тягой к ярким краскам они не кажутся очень уж опасными воинами. Лотар слабо усмехнулся:
— Разве восточникам противна пышность?
— Восточникам, конечно, нет, но восточным воинам, как и всем воинам во всех странах, где я бывал, — пожалуй.
— Может, им приказали так вырядиться? — предположил Рубос. И он был, кажется, прав.
Потом пошла привычная картина — бесконечная людская река, направленная к западным границам мира, против общего для всех трёх азийских армий врага. Повозки, караваны, пехотинцы, вьючные животные — всё двигалось к некоей точке, о которой Лотар уже имел понятие, но которую теперь требовалось проверить и в лагере вендийцев.
Под вечер Лотар понял, что ставка вендийского главнокомандующего находилась в самой середине армий. И двигалась она значительно медленнее, чем сами гигантские армии, и даже медленнее, чем иные из войсковых обозов. Дело в том, что богобоязненные вендийцы тащили с собой огромную статую своего Боллоба — бога довольно славного, хотя Лотару немного непонятного.
Статуя была из чистой бронзы и возвышалась ни много ни мало на двенадцать локтей. Вес даже пустотелого идола был так велик, что повозку с семьюдесятью двумя колёсами влекли тридцать шесть пар волов, что обозначало совершенство в численном каноне этой великой, хотя и смутной религии.
Когда Лотар в своей медитации прочувствовал эту статую, он спросил Сухмета, зачем им это. Восточник печально ответил, что вендийцы считают, будто иначе им не простится пролитая кровь врагов. После этого Лотару даже медитировать о вендийцах расхотелось. Он решил лишь не упускать статую из внутреннего поля видения, хотя, зачем это было ему нужно, он пока сказать не мог.