При таких условиях охраны побег в смысле возможности выйти за черту госпиталя был из Кёсега неизмеримо легче, чем из каких-либо концентрационных лагерей, и было ясно, что временем побега необходимо избрать один из тех дней, когда караульную службу при госпитале будут нести именно возвратившиеся из России бывшие военнопленные. Наиболее же удобным часом для побега являлся полдень, когда служитель, живший в каморке под лестницей, уходил обедать.
Главным же обстоятельством, которое, казалось бы, должно было помешать попыткам побега со стороны Корнилова, было то, что весь служебный персонал был предупрежден о возможности таких попыток со стороны Корнилова (позже оказалось, что это обстоятельство только содействовало побегу).
Одновременно с прибытием генерала Корнилова в Кёсегский госпиталь начальник последнего, бывший одновременно его комендантом и старшим врачом, штаб-врач доктор Максимилиан Клайн получил приказ от военного командования в Прешпурке следующего содержания: «При отступлении русских войск с Карпат, был у Горлицы взят в плен с целым своим штабом [неточность! – А. С.-З.] один из наилучших русских генералов – генерал Корнилов. Этот генерал был интернирован в замок графов Эстергази, в Лека, откуда все же покушался на побег, который был предотвращен стараниями тамошнего коменданта замка (каштеляна). [Другая неточность, быть может, умышленная. – А. С.-З.] Военное станционное командование в Прешпурке, зная Корнилова как человека весьма энергичного и предприимчивого и способного на различные воинские деяния, распорядилось его переводом в местный госпиталь, где он имеет быть интернированным, если не воспоследует других распоряжений. По всем данным можно заключить, что генерал Корнилов своего умысла на побег не оставил и военное станционное командование вполне предуведомлено, что если бы Корнилову удалось бежать из плена, то он всеми возможными средствами и приобретенной в войне опытностью мстил бы за оскорбления, которые ему по его мнению были здесь нанесены. [Определенный намек на подполковника Машке. – А. С.-З.] Поэтому военное командование предписывает каждому в отдельности всевозможными способами следить и препятствовать Корнилову в побеге, чтобы каждый по собственному побуждению его постоянно и неуклонно сторожил.
Тот, кто ему каким-либо способом – снабжением его удостоверением, одеждою, или иной помощью при побеге оказал содействие, будет подлежать суду по законам военного времени, по параграфу 327 Свода военных постановлений, который гласит: подлежит смерти за преступление против военной мощи государства».
Текст этого приказа, воспроизводимого мною почти дословно, был прочитан доктором Клайном всему служебному персоналу госпиталя и, как им, так и дежурным офицером жандармского отделения всем подчиненным им лицам были сделаны соответствующие внушения и сделаны распоряжения.
Несмотря на строгость этого приказа, одно обстоятельство, известное мне на основании сведений прапорщика Ульмера и учитывавшееся мною, когда я советовал Корнилову добиваться перевода его в госпиталь Кёсега, как значительно облегчавшее возможность побега, все же продолжало оставаться в силе.
Комендант госпиталя доктор Максимилиан Клайн имел поблизости Кёсега собственную санаторию для больных частных лиц и, посвящая ей все свое внимание, мало уделял времени на свои обязанности по отношению к госпиталю для военнопленных, и как комендант и как старший врач его. По своим обязанностям он был должен два раза в сутки, утром и вечером, производить врачебный осмотр больных военнопленных, соединенный с поверкой для установления их присутствия, но врачебного обхода доктор Клайн не делал, не было, следовательно, и регулярной поверки им; следуя примеру начальника, младшие чины госпиталя также небрежно относились к своим обязанностям, и поверка чинами караула производилась очень небрежно, что значительно облегчало возможность побега.
Были, понятно, и отрицательные последствия такого отношения госпитального начальства к делу. Пленные солдаты, число которых доходило до нескольких сотен человек, оставались без врачебной помощи. Нуждавшимся в немедленных операциях во избежание, например, заражения крови, таковых не делалось. Мне приходилось слышать, что уступая просьбам одного больного солдата, ему произвел операцию ампутации ноги, за отсутствием врача, один из госпитальных санитаров, игравший до призыва на военную службу в оркестре Будапештской оперы. Вообще младшие врачи госпиталя брались только за «интересные» в научном отношении операции.
Самые необходимые медицинские инструменты отсутствовали. При посещении госпиталя делегацией сестер милосердия русского Красного Креста в палатах для солдат совершенно не оказалось даже термометров. Когда кто-то из сестер (кажется, госпожа Ключарева) полюбопытствовала проверить температуру одного из больных, Клайну пришлось спешно послать санитара для покупки термометров в городе…
Пленные офицеры находились в отношении врачебной помощи в лучшем положении: обязанности врача-ординатора офицерского отделения госпиталя исполнял русский же военнопленный – полковой врач, доктор Гутковский.
Отчасти за эту службу, отчасти потому, что по своей довоенной специальности доктор Гутковский был врачом по женским болезням и акушерству, а в Кёсеге и его районе в это время совершенно не оказалось австрийских врачей той же специальности (мобилизованных в армию и отправленных на фронт), и к доктору Гутковскому часто обращалось за медицинской помощью гражданское население города, но, как бы то ни было, он пользовался почти полной свободой. Он мог ходить в город без конвоиров, посещать кофейные, рестораны и магазины и заниматься частной врачебной практикой. Жил доктор Гутковский в офицерском павильоне, где занимал комнату рядом с аптекой в первом этаже.
Генералу же Корнилову была отведена также отдельная комната в третьем этаже павильона. Денщик Корнилова, Дмитрий Цесарский, о котором я говорил выше, прибыл вместе с Корниловым и продолжил прислуживать ему, но помещался отдельно от Корнилова, в одном из маленьких зданий. Кроме Цесарского к Корнилову был определен для услужения один из пленных русских солдат, несших при госпитале обязанности санитара, Петр Веселов и русский же военнопленный фельдшер-массажист Константин Мартьянов.
В числе пленных офицеров были вызвавшие доверие Корнилова и скоро посвященные им в свои предположения, но были и такие, которым казалось лучше не говорить ни о чем. Понятно, установить точный критерий было трудно, так как нельзя же было основываться лишь на мнении, высказываемом в возникавших иногда спорах на политические темы. Правда, можно было иногда констатировать, что этот или иной человек, хотя и является моим политическим единомышленником, но в самом подходе его к решению какого-нибудь вопроса как-то неуловимо чувствуется отсутствие благородства, а другой – мой противник, но я не могу отказать его мнениям в честности, но ведь этого слишком недостаточно. Можно высказывать самые благородные мнения на словах и не быть благородным человеком. Установить чью-либо порядочность в условиях бездеятельности лазаретной жизни и отсутствия возможности как-нибудь проявить себя, было бы задачей почти невыполнимой, и поэтому, быть может, очень многие офицеры вполне порядочные и заслуживающие уважение не были посвящены в замысел побега.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});