Биться вам ни с кем не придется, а лишь надлежит сопроводить меня до места дуэли, поприсутствовать там, вот и все. Молчаливый свидетель, скажем так.
Эдгар был на седьмом небе от счастья. Надо же, он будет участвовать в настоящей дуэли! В Ричмонде, среди студентов, ссоры и споры разрешались просто — раз-два по морде, а потом драчунов обязательно разнимали друзья. Но тут Александр спустил его с небес на землю.
— Рекомендую, — сказал русский поэт, выставив перед собой короткие сапоги.
Эдгар едва сдержался, чтобы не вспылить и не наговорить дерзостей. Конечно, его собственная обувь оставляет желать лучшего, но почему Пушкин решил его так унизить? Приличествует ли одному поэту указывать на бедность другого? Или Александр стесняется показать нищего секунданта своим противникам?
— Благодарю, — холодно отвечал Эдгар По, обувая штиблеты — потертые, с начинавшей отставать подошвой, но свои!
Пушкин только пожал плечами и забросил сапоги под кровать — мол, потом пришлю слугу.
Внизу, в ожидании, дремали кучер и лошади, чернела карета. Открывая дверцу, Пушкин пропустил американца вперед.
Внутри кареты подремывал пассажир — нестарый еще мужчина, закутанный в теплый шарф. Несмотря на осень, на нем была зимняя шапка с наушниками. Судя по саквояжу на коленях, доктор. Доктора звали господин Чуев. Представляя его, Пушкин с толикой гордости сообщил, что эскулап является ассистентом самого Аренда. Эдгар не знал, кто такой Аренд, но, судя по всему, должен быть знаменитостью.
— Эдгар, вы завтракали? — поинтересовался Пушкин. Американец хотел огрызнуться, что не только не завтракал, но даже не умывался и вообще не желает разговаривать с бестактным человеком, но Александр ответил сам: — Ну что за нелепицу я несу — сам же вытащил вас из постели. Вот, мне тут собрали кое-что…
Русский поэт вытащил из-под сиденья небольшую корзинку, поставил ее на колени. Сняв плетеную крышку, вытащил салфетку и кинул ее американцу.
— Так, что тут у нас? Хлеб и сыр, прекрасно! Моченые яблоки — замечательно! Квас… Хм… Мог бы чего покрепче. Доктор, вы будете есть? — Ассистент знаменитости, завалившийся в угол кареты, только буркнул сквозь сон что-то неразборчивое. — Прекрасно, нам больше достанется. Эдгар, угощайтесь!
Эдгар По поначалу лишь презрительно дернул ноздрей, но уловив вкусные запахи, задумался — не стоит ли простить Александра? Может, тот хотел предложить сапоги из самых лучших побуждений? Кажется, у русских так принято. А тут еще и проснувшийся желудок начал подавать признаки жизни, сообщая, что ужина вчера не было. Но Эдгар вспомнил наставления старых солдат, помнивших осаду Балтимора. Рука, уже тянувшаяся к яствам, застыла на полдороге.
— А стоит ли есть перед боем?
— Стоит, — убежденно ответил бодро чавкающий Александр. — Если я сыт, так и помирать легче.
Доктор, не открывая глаз, что-то пробурчал.
— Говорит — коли пуля в брюхо попадет, так без разницы — набито оно или нет, все равно конец, — перевел Пушкин. Прислушавшись еще к одной фразе, хмыкнул: — А еще говорит, что воевать лучше голым. Мол, пуля вбивает в тело клочья одежды, они гниют и засоряют рану. И давайте же наконец поедим! Зря, что ли, дядька старался?
Скоро американец уминал за обе щеки и сыр с хлебом, моченые яблоки, думая — какой же заботливый у Александра дядюшка, собравший племяннику завтрак.
— А дядюшка не пытался отговорить вас от дуэли? — поинтересовался По, окончательно простивший русского друга.
— Дядюшка? — не враз понял Пушкин, а поняв, расхохотался. Отсмеявшись, объяснил: — Сложности перевода. Я сказал "дядька" — не в значении "родственник", а в значении "тарый слуга". Дядька — воспитатель.
Американец кивнул — он тоже называл старую негритянку-кормилицу "мамми".
Ехать пришлось довольно долго. Сыр и прочее съедено, квас выпит, объедки засунуты в корзинку, а та возвращена под сиденье. Было скучно, разговор не шел, и По, по примеру похрапывающего доктора, задремал, но тут под колесо попал какой-то камень и карету тряхнуло так, что Эдгар приложился затылком. Зашипев от боли, завистливо посмотрев на доктора — вот зачем тому меховая шапка! — решил, что спать более не стоит.
— Не спится? — участливо поинтересовался Пушкин, ерзавший на своем месте. Еще бы! Человек, едущий на дуэль, не должен быть спокойным. Но так считал Эдгар. Те, кто знал Александра Сергеевича лучше, знали о его манере — поэт сидел спокойно только тогда, когда он писал стихи.
— Увы, — хмуро отозвался Эдгар, пощупав затылок. М-да, шишка там изрядная, словно и не о стенку, обитую гобеленом, ударился, а приложился о камень. И тут ему стало стыдно. Он переживает о какой-то шишке, а его хороший знакомый, можно сказать — друг, едет, может быть, умирать. А если Пушкина проткнут шпагой или застрелят?
— Александр, а чем вы сражаетесь? — запоздало поинтересовался Эдгар, снова вспомнивший, что ему как секунданту положено перед поединком сравнить шпаги секундантов или…? А что там еще нужно делать?
— На пистолетах, — зевнул Пушкин.
— А почему не на шпагах?
По мнению Эдгара (которое он благоразумно оставил при себе), драться нужно на шпагах, это гораздо романтичнее. Благородный блеск стали, хрустальный звон — как от драгоценного хрусталя, прямые выпады в корпус, и наконец один из дуэлянтов (злодей, разумеется) лежит на земле проткнутый насквозь. Красиво!
— На шпагах у нас не дерутся… дай бог памяти… — прищурился Пушкин, — со времен матушки Екатерины. Занудное это дело — фехтованию обучаться. Офицеры кавалерийские — те — да, учатся рубке. А остальные? Каково оно — в капусту друг друга рубить? Фи… Студентики бывшие — особенно те, что в немецких университетах учились, приезжают к родным пенатам со шрамами на морде, словно бурши какие, а у нас нет… Пуля, она хоть и дура, но рука тверда. Любой и каждый стрелять научиться может. — Прикрыв рот рукой, успокоил встрепенувшегося секунданта: — Вы не тревожьтесь, делать вам ничего не придется — пистолеты привезут вычищенные и заряженные.
— Вы хотите стреляться из чужих пистолетов? — ужаснулся американец, читавший где-то, что на дуэль нужно выходить со своим оружием.
— А какая разница? — пожал плечами Пушкин.
— А вы хорошо стреляете?
— Не жалуюсь, — усмехнулся русский поэт. — С двадцати шагов, да из своих пистолетов, промаху в карту не дам. Правда, далековато мне до моего приятеля — того самого, кому я пистолеты проиграл, он в муху с тридцати шагов попадет, из двойки десятку сделать — раз плюнуть.
Американец покачал головой, восхищаясь умению русского друга. Сам По с двадцати шагов попал бы… Ну, куда-нибудь бы попал.
На какое-то время в карете воцарилась тишина. Эдгара раздирало любопытство — хотелось поговорить о дуэлях, но он стеснялся возобновлять разговор. Казалось, Пушкину хочется помолчать,