Никита Хониат по обыкновению порицает Мануила и за этот богословский спор. Он указывает в императоре «безрассудную настойчивость», а мнение Мануила считает противоположным истине, «настоящим и самым худшим безумием».[331] В этих словах историка справедливо то, что император недостойно и неприлично обращался в данном случае с высшим византийским духовенством.[332]
Тот же император Мануил оставил по себе достаточное число законодательных памятников, свидетельствующих, что дела Церкви его сильно интересовали. Говорим о новеллах Мануила по различным вопросам церковным. Из новелл этого императора познакомимся, впрочем, с немногими, именно с такими, в которых наиболее отражаются дух эпохи и стремления императора. Новеллы Мануила прежде всего свидетельствуют, что он очень заботился 0б ограждении неприкосновенности недвижимых имуществ, принадлежащих Церкви. Так, в новелле, изданной в 1148 г., он объявляет очень важные привилегии по части владения недвижимым лмущеотвом как знаменитой Софийской церкви, так и различных митрополий, архиепископий и епископий. «Этим хрисовулом, — говорится здесь, — утверждается и поставляется в безопасность всякий документ, принадлежащий церквам, состоящим под управлением епископов, и самой первой между ними (Софийской), документ на недвижимые имущества их, в чем бы они ни состояли, где бы ни находились. А все, что есть в хрисовулах‑ли различных императоров, или грамотах, или в простых повелениях и актах (относительно имущества каких‑либо церквей) нетвердого и в чемнибудь не имеющего точной и должной сообразности с законами, теперь все это исправляется, и на будущее время определяется, чтобы от этого не было для всех указанных церквей никакого предосуждения (препоны) во все века». Замечательно по своей энергичности заклятие, которым оканчивается хрисовул. «Если кто захочет, по любви к деньгам или по другой какой причине, оказать пренебрежение к определениям настоящего хрисовула, тот, во–первых, не узрит света Пресвятой Троицы, когда престанем перед страшным судилищем; затем, отпадет от части христиан, как Иуда от двоюнадесяти; и сверх того, навлечет на себя проклятие от всех почивших, праведных и богоносных отцов».[333] В особенности император старался блюсти интересы Великой, или Софийской, церкви. Когда через несколько лет после предыдущей новеллы Мануил узнал (в 1153 г.), что выходят какие‑то затруднения во владении этой церкви недвижимыми имуществами, то он издал новую новеллу, в которой решительно и безусловно утверждались за Великой церковью все ее недвижимые владения, причем законодатель прибавляет: «Хотя бы жили здесь купцы или ремесленники, хотя бы в каком‑нибудь из них построены были укрепления, хотя бы находилось в них и что‑либо другое, принадлежащее казне». Имения эти, притом, навсегда освобождались от всяких податей. Законодатель говорит: «Не должно быть дозволено сборщику податей ни в какое время, никаким образом входить во все эти имения, ни привлекать к какому бы то ни было взысканию и исследованию».[334] Мануил заботился также и о возвышении личных прав духовенства. Ему принадлежит новелла, в силу которой «всем священникам, где бы они ни находились в странах греческих, священникам, которые платили общественные подати (вероятно, с личного имущества. — А. Л.), он не только предоставил свободу от всякой общественной повинности, но и свободу от поземельной подати»[335] Так значительна была заботливость Мануила о церквах и духовенстве. Но нельзя сказать, чтобы равным же покровительством пользовались со стороны этого императора и многочисленные монастыри византийского государства. Можно догадываться, что Мануил не питал симпатий к монашеству в том его виде, какой оно приняло к его времени. Правда, сохранилась до нас одна новелла Мануила (1158 г.), которая утверждает за монастырями почти те же самые привилегии, которые новеллой от 1148 г. предоставлены относительно владения недвижимыми имуществами всем церквам, начиная с Софийской церкви, но нужно сказать, что подобные привилегии даются законодателем не всем монастырям, но некоторым, хотя может быть и многим, которые и исчислены императором.[336] Таким образом, на монастыри и монашество Мануил не простер тех милостей, какие изливались от него на церкви и духовенство. Мало этого: есть основания утверждать, что этот император желал очень сильно ограничить права монастырей в приобретении недвижимых имуществ. По свидетельству историка Никиты Хониата, Мануил возобновил закон, изданный в X в. императором Никифором Фокой, в котором запрещалось монастырям увеличивать их недвижимые имущества через покупку или дарение.[337] «Этот закон, — говорит Никита, — от времени превратился в мертвую букву и потерял силу, но Мануил воскресил его, согрев, как бы кровью, красными царскими чернилами».[338] Вот главные черты указа Никифора Фоки: «Божественный Искупитель, — так говорится в указе, — имея попечение о нашем спасении и указывая пути к нему, научает нас, что многое стяжание служит существенным к тому препятствием. Предостерегая нас против излишнего, Спаситель запрещает даже думать о пище на завтрашний день, а не только что о жезле, суме и новой перемене одежды. И вот, наблюдая теперь совершающееся в монастырях и замечая явную болезнь (ибо лучше всего назвать это болезнью), которая в них обнаруживается, я не мог придумать, каким врачеванием может быть исправлено зло и каким наказанием следует наказать чрезмерное любостяжание. Кто из святых отцов учит этому, и каким внушениям они следуют, дойдя до такого излишества, до такого, по слову Давидову, суетного безумия? Не каждый ли час они стараются приобретать тысячи десятин земли, строят великолепные здания, разводят бесконечные табуны лошадей, стада волов, верблюдов и другого скота, обращая на это всю заботу своей души, так что монашеский чин ничем уже не отличается от мирской жизни со всеми ее суетами. Разве слово Божие не гласит нечто тому противоположное и не заповедует монахам полную свободу от попечений? Разве оно не поставляет в посрамление нам беззаботность птиц? Взгляни, какой образ жизни вели св. отцы, которые воссияли в Египте и Палестине, и ты найдешь, что жизнь ях была до такой степени проста, как будто они имели лишь душу 0 достигли бестелесности ангелов. Христос сказал, что царствие небесное приобретается многими скорбями. Но когда я посмотрю на тех, кто хотя и дает обет удаляться от сей жизни, но лишь переменой одежды свидетельствует о перемене жизни, и затем вижу, как они обращают в ложь свои обеты и как противоречат поведением своим наружному виду, то я не знаю, как назвать это, как не комедией, придуманной для посрамления имени Христова? Не апостольская это заповедь, не отеческое это предание — приобретение громадных имений и множество забот о плодах, приносимых деревьями». После этих рассуждений законодатель определяет: «Не должно жертвовать на монастыри поля, поместья или угодья, таковых, — замечает законодатель, — за ними довольно уже числится от прежнего времени, а можно жертвовать в пользу монастырей рабов, волов, стада овец и иного скота, так как при этих пособиях монастыри могут заняться обработкой втуне лежащей земли». Этими последними словами указа запрещалось увеличивать недвижимые имущества монастырей. В этом же указе Никифор запрещает строить новые монастыри среди населенных местностей, а позволяет их сооружать в местах пустынных.[339] Вот этот‑то указ императора Никифора Фоки и восстановляет Мануил.[340] Мануил, по рассказу Никиты, порицал всех своих предшественников, не исключая деда своего и отца, за то, что они, устрояя монастыри, приписывали к ним целые десятины плодородной земли и луга; Мануил находил, что его предшественники, поступая так, делали хорошее дело нехорошо.[341] Этот император на собственном примере показал, как следует устроять монастыри в материальном отношении. Он создал один монастырь, во имя архангела Михаила, на Понте, в уединенной местности. Собрав сюда самых лучших монахов, он обеспечил им жизнь, ничем не развлекаемую. Именно, хорошо понимая, что владение недвижимым имуществом, как сопряженное с разными хлопотами, не соответствует монашеским обетам, он не дал таких имуществ своему монастырю, не подарил ему ни полей, ни виноградников, а взамен того положил производить монахам из царской казны столько жалованья, сколько нужно для безбедного существования. Современники чрезвычайно одобряли Мануила за то, что он восстановил известный указ императора Никифора. Историк Никита находит, что монахи тех времен так испортились, что необходимы были самые строгие меры к улучшению жизни монашеской. Мануил, по суждению Никиты, так поступил потому, что не находил полезным того порядка вещей, когда монахи, принимая на себя обет монашества, в то же время стремились жить богато и бывали больше развлечены хлопотами, чем люди мирские. «Монахам, — говорит Никита, — вообще следовало бы устроять себе жилища в неизвестных местах и в пустынных странах, в углубленных пещерах или на высоких скалах, а они вместо того, — жалуется историк, — воздвигают монастыри на площадях и перекрестках Константинополя, да притом же в этих монастырях живут не действительные подвижники, а люди, которые потому и монахи, что они остригли волосы, переменили платье, отпустили себе бороду».[342] Так же и знаменитый муж тех времен Евстафий Фессалоникийский, одобряя какого‑то царя за его строгие распоряжения относительно монашества и в особенности за то, что он отнял у монахов управление монастырскими имуществами, вероятнее всего разумеет под этим царем именно Мануила.[343]