Читать интересную книгу Последнее прибежище негодяя - Галина Романова

– Что со мной? – подрагивающим от страха и слабости голосом спросил Филонов. – Я… я умираю?!

– Ну-у, это перебор, – ухмыльнулся не по-доброму доктор. – Все в порядке сейчас. Уже все в порядке. Хотя, это с какой стороны посмотреть.

– В смысле? – Филонов вцепился потными ладонями в край тощего одеяла.

– Если не прекратите так злоупотреблять спиртными напитками, то можете до сорока лет не дожить.

– Да-а? – ахнула за спиной доктора мать, испуганно тараща зареванные глаза на сына. Тут же погрозила ему кулаком: – Говорю, говорю ему, все без толку! Все дружки твои, Женька! Степка этот, урод! Ему-то что! Он после тюрьмы гвозди может жрать и соляной кислотой запивать, ему все равно. А ты у меня…

Доктор озадаченно взглянул на пожилую женщину, потом перевел глаза на больного, подумал, беззвучно пошевелив губами, и через минуту из палаты исчез.

– Мать, ты чего тут раскудахталась? – прикрикнул, насколько это было возможно, на нее Филонов.

– А чего не так? – Мать сразу обиделась.

– На фига про тюрьму тут рассказывать, про Степку? Я все-таки статус какой-никакой имею. Ко мне уважение некоторые проявляют, а ты опускаешь меня перед докторами.

Женя отвернул голову к окну, за которым во все стороны расползлись серые облака.

– Ой-ой, скажите, пожалуйста! Статус он имеет! – зло оскалила мать дорогие белоснежные зубы, оплаченные, между прочим, сыном. – Да срать они хотели на твой статус тут все! Не было бы денег, статус бы твой не помог. А за бабло-то тебе и палату отдельную с душем и туалетом отдельным, и спецпитание организовано. Статус… – фыркнула она уже чуть спокойнее. Тут же с ехидной ухмылкой покосилась на дверь: – А уважение-то твое в коридоре вторые сутки мается.

– Не понял?! – вздрогнул Филонов и тут же подумал про следака.

Неужели и тут решили ему покоя не давать? Неужели и здесь мент станет к нему цепляться?!

– Ты про что, мать?

Женя вылез из-под одеяла до пупка. С удовольствием отметил, что на нем его домашняя шелковая пижама, а не больничные полосатые тряпки, воняющие хлоркой от стирки.

– Я про твое уважение, – продолжила ядовито радоваться мать. – Которое своей толстой попой все больничные стулья отутюжила. Скрип, я скажу тебе, стоит на все отделение.

– Не понял, ты о ком? – Женя снова уставился в окно.

Он прекрасно понял, о ком идет речь. Но все еще надеялся, что у толстой бухгалтерши хватило ума сюда не являться. Офигела она, что ли, в самом деле! Если спьяну приволокла его домой и раздела догола, то что? Решила, что он должен соблюсти приличия и жениться на ней, что ли?!

– Я о Нюрке твоей жопастой. – Мать отодвинула от своей плоской груди обе ладони на полметра. – И о сисястой! Столько мяса, Женечка! Ты чего так проголодался-то?

– Анна Львовна тут? – стараясь, чтобы голос его звучал строго и официально, спросил он у матери. – Что-то на работе случилось? Опять мусора?! Хватит ржать, мать! Меня ведь с работы увезли, когда следак меня доставал, поняла? На моем участке три трупа! Три трупа, поняла?! И они теперь там роют так, что шахтеры, того гляди, полезут.

Ее глаза недоверчиво прищурились. Голова с зализанными в крохотный хвостик сальными волосами качнулась. Губы выгнулись ломаной линией, когда она произнесла:

– Ну не знаю, Жень… По работе она так убивается или из-за тебя… Но рыдала же!

– А, она по любому поводу рыдает, натура у нее такая, – беспечно махнув рукой, соврал Филонов. – Чуть что, сразу в слезы.

Врал он безбожно. За все время, что он проработал бок о бок с Анной Львовной, он ни разу не видел ее плачущей. Ни разу! Она выдерживала любое контрнаступление озверевших от жэковского беспредела жильцов. Усмиряла любых контролеров. Любой проверяющий выходил из ее кабинета умиротворенным и обласканным. Никто не знал, Филонов в том числе, чего ей это стоило, но безобразно накрашенные глаза его бухгалтерши всегда оставались сухими. Всегда! Чего теперь-то она рыдает, как утверждает мать, вторые сутки?

– Она все еще здесь? – спросил он после недолгих раздумий.

– А как же! – ухмыльнулась мать и погладила свою тощую задницу. – Сидит и плющит своей толстой попой больничный инвентарь.

– Позови ее. А сама выйди.

– А как же! – Губы матери растянулись в широкую улыбку, отвратительную, с намеком. – Могу ли я помешать этой жирной корове заниматься с моим мальчиком чем-то интересным?

– Мать! Прекрати! – прикрикнул Филонов.

Тут же подумал, что своей порой нескладной жизнью он обязан только ей. Ни дружкам, которые подначивали и подталкивали, а именно матери. Она растила его злобным и завистливым, приучила его осторожничать и трусить. И на законы ей всегда было наплевать. Потому и ему было наплевать на них тоже. Не поверит он никогда и никому, что в благополучных семьях вырастают уроды. Не поверит! Либо семья не без червоточины, либо на урода было всем наплевать в этой самой благополучной семье. Там, только там, в семьях в этих долбаных, причина всех моральных уродств. Оттуда все растет вместе с ногами: и злоба, и жестокость, и ненависть, и беспощадность.

– Ладно, ухожу, ухожу. Решайте тут свои производственные вопросы.

Мать безошибочно уловила перемену в его настроении. Сделалась тихой и смиренной, пока чистила его тумбочку и поправляла постельное белье. Подхватила сумку, в которой принесла ему апельсиновый сок, который он терпеть не мог. Да ему его и нельзя сейчас было. И вареную курицу, которую доктор тоже пока запретил. Поцеловала его в лоб. Как покойника, подумал Филонов с раздражением и тут же тщательно протер место ее поцелуя пододеяльником. И вышла прочь из палаты.

Но она бы была не она, если бы не съязвила перед тем, как исчезнуть за дверью:

– Только вы уж смотрите, не шибко шумите, когда вопросы-то свои рабочие будете решать. Может, подежурить у двери-то, а, сынок?

– Мать, уйди! – взревел Филонов и еле удержался, чтобы не запустить в нее подушкой, сил просто могло не хватить. – Анну Львовну позови немедленно!

Бухгалтерша вошла в дверь через минуту с большущей сумкой. В белоснежной накидке поверх строгого черного платья, закрывающего ее массивные колени. Аккуратной прической с черными неброскими заколками. В черных туфлях-лодочках на высоких тонких каблуках. И с распухшим от слез лицом. Филонов ее едва узнал. Без макияжа она показалась ему почти молодой и не такой противной.

– Евгений Леонидович, как вы?! – ахнула она, с грохотом передвигая к его изголовью стул, на котором сначала сидела его мать, а потом доктор. – Господи, я чуть с ума не сошла от страха!

– Нормально. Все нормально. Доктор сказал, пить надо меньше. Надо меньше пить, – попробовал пошутить Филонов и отвел взгляд.

Чувство неловкости, что он видел эту женщину без одежды и она его тоже, не отпускало. Пришлось повыше подтянуть одеяло. Анна Львовна тут же нашла взглядом брешь на его груди между пуговицами пижамы и уставилась туда.

– Слава богу! – воскликнула она, переводя взгляд на его лицо, когда он, как щитом, загородился от нее одеялом. – Мы все так перепугались! Подумали… подумали, что и вас отравили!

– Почему это и меня? Кого еще отравили?

На ум сразу пришла история, рассказанная Степкой про отравленных сотрудников какой-то фирмы их города.

– Ой, знаете, в городе такое творится! – всплеснула руками Анна Львовна. – Желтая пресса просто с ума сошла, расписывая на все лады эту историю с отравлением на фирме, где работала эта самая внучка, чей дед пострелял наших жильцов! Считают, что есть какая-то причинно-следственная связь между всем этим. Ужас!

– Брр! – Филонов замотал головой, не сразу уловив смысл в ее дикой скороговорке. – Еще раз, Анна Львовна! Я не понял! Какая внучка? Какой дед? При чем тут отравление?!

– Я толком и сама не поняла, – призналась Анна Львовна и осторожно положила ладонь с унизанными тяжелыми перстнями пальцами на койку рядом с его локтем. – Прочла вчера в газете статью про то, что странные вещи творятся вокруг этой девушки.

– Какой девушки?!

– Александра Воронцова. Она тоже живет на нашем участке. В доме почти напротив того дома, где стрельба произошла. Вы, может, даже и знаете ее. Такая высокая, длинноногая, с короткой, очень короткой стрижкой. Она еще вечно собачится с хозяином магазина из-за того, что тот машину свою на выгрузку поперек дороги ставит. И даже к нам приходила не раз с жалобой.

Вспомнил! Он точно вспомнил эту девчонку! Он даже сам говорил с ней, когда она шум подняла из-за Витькиной «Газели». Такая «лялечка», как сказал бы Степка Мазила! Высокая, худенькая, глазищи такие красивые, что у Филонова при встрече с ней екнуло что-то в низу живота. И губы… яркие такие, зовущие. Хотя в тот момент этот рот и выплевывал ругательства.

– И что эта Воронцова?

– Так это ее дед стрельбу-то устроил, из-за которой нас в покое не оставляет полиция! – Анна Львовна, уловив в его воспоминаниях какой-то волнительный момент, ладонь по-свойски сдвинула ему на локоток. – А до этого ее на фирме уличили в шпионаже.