Читать интересную книгу Проводы журавлей - Олег Смирнов

Тем не менее продолжал вспоминать и срочную, до войны, службу, и первые военные месяцы. Это прошлое не было таким уж прекрасным и было не грустным — скорбным: лихое время наступало и наступило. А затем попросил ее:

— Расскажите и вы о себе…

Она вздернула гордо посаженную на тонкой, слабой шее голову, шевельнула уголками маленького, детского рта:

— Что рассказывать? Зачем?

— Для взаимного знакомства. Нам же вместе служить — и воевать, Светочка. А рассказывайте что хотите…

Она долго молчала, он не торопил. Спросив разрешения, закурил, деликатно пуская дым в сторону от девушки. Выкурил папиросу, выпил водички. И дождался. Она сказала нерешительно:

— Нечего рассказывать…

— Так уж нечего? Вы где учились?

— Закончила десятилетку. В Москве. В этом году. Нас выпустили раньше, до срока… Еще в школе записалась на курсы медсестер… и в военкомат ходила с заявлениями… И в райком комсомола… Я жила в Бауманском районе, на Елоховке, там мама осталась… И вот — ушла на фронт, добровольцем… Все!

— Немало. А почему не пошли в госпиталь, в санчасть?

— Разные были причины. Главная — хотела на передовую…

— На передовую?

— Да. Именно. — И резко добавила: — Дайте закурить, товарищ капитан!

— Курите?

— Не делайте круглые глаза. Фронтовичка да чтоб не курила?

— Какая же вы фронтовичка? — Но раскрыл пачку «Казбека»: — Прошу!

— Мерси! — в тон ему ответила девушка и выдернула из пачки папиросину.

Нечто вроде разочарования и досады ощутил Колотилин, узнав: курит. Но увидевши, как неумело разминает папиросу, прикуривает, затягивается — до слез, до кашля, понял: больше позы, чем дела. Он еле-еле усмехнулся:

— И давно балуетесь?

— Чем?

— Куревом?

— А-а… Недавно, в десятом классе попробовала…

— Ну, зачем вам это, Светочка?

— Затем, товарищ капитан, что все девчонки в классе попробовали. А также неудачная любовь…

— У вас?

— У нас. С горя и задымила…

— Ладно, что с горя выпивать не стали.

— До этого не дошло…

— Выпивают, кстати, и с радости.

— Больших радостей у меня не было…

Они надолго умолкли. Колотилин не знал, как вернуть разговору задушевность, что ли, а Светлана угрюмо сутулилась, уставясь в пол. Девочка она, конечно, неплохая, и все эти школьные любови и курения — блажь, под напускным угадывается иное, настоящее. Настоящая она уже хотя бы потому, что в свои семнадцать лет оказалась не где-нибудь, а на передовой, глаза в глаза с гитлерами. Не каждая нашпигованная патриотическими лозунгами девица выберет такую себе судьбу: ротный санинструктор. Это вам не мед. Интересно, какою она была в школе? Косички-бантики? И не так ведь давно играла в куклы…

Он подумал об этом и опять заговорил о своем детстве — как с пацанами улепетывали из детдома на рыбалку, как играли в лапту и городки, как озоровали: ночью пробирались к девочкам и сонных мазали их зубным порошком. Показалось, что Светлана стала не такой угрюмой и напружиненной, обмякла немножко. Ну и ладненько! Ему хорошо быть с ней, говорить о всякой всячине и смотреть в синие глаза, которым не скоро тускнеть!

Он выпил еще воды, еще о чем-то сказал. Сколько бы просидел — аллах ведает. Спасибо, пришли бойцы Воронкова приводить ее землянку в порядок. Он откланялся — и на НП…

И вот сейчас Колотилин вдруг почувствовал какую-то в себе перемену. Вспомнив о разговоре со Светой в ее землянке, зримо представив облик женщины, он будто иными глазами оценил ее. Женщина, конечно, — не девочка, коль был роман, коль курит, коль мужичья не побоялась, сунулась в самую их гущу. Ну и что из этого следует? Да ничего, ответил себе Колотилин, в общем-то ничего. В общем? А в частности?

Частности — понятие растяжимое, смотря с какого боку к ним подъехать. Но отчего же в нем что-то сместилось, что-то изменилось в оценке Светланы? По какой видимой причине? По невидимой? Оттого, возможно, что припомнил, как женщины его любили? Да, он привык, чтоб его любили. Женщины и начальство? Юмор идиотский, начальство пусть уважает, этого хватит. А вот женщины пусть все-таки любят. Привык, привык. И как он сразу не воспринял отстраненности, холодности, настороженности Светланы? Как мальчишка не заметил. Задним числом заметил. А так к нему прекрасный пол не относился никогда.

Колотилин лежал на кровати полураздетый. Было жарко, неудобно, он переворачивался с боку на бок, с живота на спину. Не было печали, черти накачали. Принесло эту девчонку. Взять себя в руки, независимо пройти мимо, плюнуть и растереть? Не лезть же к ней! Полезешь, а тебе скажут: «За мной, мальчик, не гонись». К этому капитан Колотилин не готов. Не устраивают капитана Колотилина подобные слова. А если она произнесет другое? То, что ему нужно? С чего ты это решил? Исходя из прошлого опыта?

Надо бы уснуть, скоро с Хайруллиным на проверку траншейной службы. Но не спится, крутишься, как на раскаленной сковороде. Поджаривают тебя, что ли? За твои прежние грехи? Хочешь новый добавить? Чтоб не зря поджаривали? Ничего я не хочу, подумал Колотилин, а если и хочу, то одного — чтоб отцепилась эта напасть, и пускай Светлана сама по себе, я сам по себе. И правильно! Отстань от нее, даже в мыслях не смей загадывать что-нибудь такое-этакое. Ты же в ее землянке вел себя смирно, спокойно, как брат, и тебе было хорошо. А сейчас нехорошо?

Он вполголоса выругался и вполголоса, дабы не разбудить Хайруллина, велел телефонисту обзвонить ротных. Первым на проводе оказался лейтенант Воронков: тихо, в порядке. То же доложили и остальные ротные. Комбат сумрачно выслушивал их, ронял, как в бездонный колодец:

— Лично проверяй часовых. Учти: буду на твоем участке.

Ротные отвечали: понятно, мол. Не попрощавшись, Колотилин клал трубку. Позвонили и ему — командир полка спрашивал о том, о чем комбат только что спрашивал своих ротных. Доложил подполковнику: тихо, в порядке. Ему сказали:

— Сам проверь подразделения. Потом позвонишь мне…

— Понятно!

Тот же разговор, только этажом выше.

Чтобы окончательно отвлечься от мыслей о воронковской санинструкторше, решил, не откладывая, отправиться на проверку. Потормошил Хайруллина за плечо, ординарец вскочил, как и не спал.

Одевшись, захватили автоматы, — и в ход сообщения: комбат, сзади ординарец. Колотилин вышагивал твердо, размашисто, стиснув зубы и катая желваки, как будто хотел что-то кому-то доказать. Не разумея, почему командир батальона так спешит, Хайруллин не отставал ни на шаг. Его обязанность такая — находиться при комбате, спешит ли капитан или медлит. Его обязанность — быть под рукой. И его обязанность: в траншее, если что, прикрыть командира своим телом. Поэтому в двух-трех шагах от капитана, не дальше. Но и не ближе: дистанцию между комбатом и его ординарцем положено соблюдать.

Капитан Колотилин покачивал широченными плечами — то левое вперед, то правое, — словно раздвигал стенки узковатой для него траншеи. Не останавливался, не оборачивался. И все ему чудилось, что идет не туда, куда нужно. Как не туда? В стрелковые ячейки, на пулеметные площадки, на ротные КП — куда ж еще? Как и всем, ему осточертела оборона с размеренной, нудной и отнюдь не легкой службой. Разумеется, опасностей меньше, чем в наступлении, но бесконечные хождения по оборонительным позициям однообразны до одури. А наступления он не остерегается, хотя бы потому, что железо — это можно и повторить — его не берет. И никогда не возьмет!

Он ощутил жажду — глотка аж склеилась. Промочить? И отнюдь не водой? Да, хлебнуть шнапсика, и сумбур в душе, поднятый появлением Светланы, уляжется. Все успокоится, все утрясется. Шнапсик согреет, отвлечет, развеселит, испытанное средство!

Загоняв ординарца, накоротке побеседовав со встретившимися в траншее людьми, Колотилин обошел участок батальонной обороны и со своего КП позвонил командиру полка. Получив «добро» на отдых до утра, приказал подать заветную суконную флягу. Показалось: ординарец проделал это без рвения. Колотилин спросил:

— Чем недоволен, Галимзян?

— Всем доволен, товарищ капитан…

— Врешь, друг. Опасаешься, что переберу? Да?

— Если честно… опасаюсь, товарищ капитан! — выпалил вдруг Хайруллин.

— Ерунда. Лучше выпей-ка со мной.

— Товарищ капитан, вы же знаете…

— Коран не велит? Ну, черт с тобой… Давай флягу!

Он налил не привычные три четверти, а целую кружку. Хайруллин не выдержал:

— Вы бы хоть закусили! Я мигом колбаски, хлеба…

— Ша, Галимзян! Помидориной закушу. У тебя остались помидоры? Гони сюда!

В голове затуманилось, зашумело. Ничего, это пройдет, а мир предстанет чуть иначе, чем он есть на самом деле. Разве сие плохо? Вообще-то он, Серега Колотилин, гостеприимен, позволяет себе угостить подчиненных, даже ординарцу предложит, но  д о х о д и т ь  предпочитает в одиночку, чтобы никто не мешал думать и чувствовать.