кровати. – Никуда не уходи, я скоро буду.
Она лишь кивнула, улыбнувшись милой улыбкой.
«А глазки эти все-таки невероятно красивые, – поймал я себя на мысли, когда проходил мимо. – На них можно любоваться хоть целую вечность.»
Даже удивительно, как ей, несмотря на привлекательную внешность, тем не менее повезло получить от природы такие чудесные глаза. Как чистый кристалл, зрачки, внутри коих выдавала себя пылкая страсть ко всему необычному, новому, что было не похожим или старалось не относить себя к этому бренному миру; они были серого цвета с черным, как космос, углублением посредине; в них я разглядел вселенную, которая стремилась быть индивидуальной.
Далеко идти не пришлось: пару шагов по коридору, соседняя дверь. Тесак скучающе лежал на пыльном круглом столике – прямой клинок с заостренными, как у пираньи, зубьями пилы. Я взял его и задумчиво повертел в руках. Милое дитя – она еще не знает, что я собираюсь сделать с ней… и я не знаю, что придет в голову этому изуверу, который любит игры и вполне возможно захочет провести с участницей интерактив.
* Амок – внезапно возникающее психическое расстройство (возбуждение с агрессией и бессмысленными убийствами). Считают разновидностью сумеречного состояния.
** Паноптикум – сборище чего-либо невероятного, жуткого.
Наконец, я вышел из комнаты, миновал коридор, распахнул дверь и неспешно шагнул вовнутрь, предвкушая, как все это будет.
Она смирно сидела на кровати и ни о чем не подозревала, но когда услышала шаги и увидела меня (я принял для этого подходящую позу, выставляя вперед тесак)… У нее было такое выражение лица, словно я вытащил из штанов свой член.
– Когда погаснет блеск очей твоих, вся прелесть правды перельется в стих… Привет, я Тайлер, – представился я девушке, несколько комично поднимая свободную руку вверх, как бы в приветствии. – Прости, что втягиваю тебя в это, но другого выхода нет. Дилан сходит с ума, ему плохо, а значит плохо будет и мне. А я не хочу этого, больше не хочу. Нам нужна энергия, чтобы не погибнуть. Этот дом, в котором мы сейчас с тобой находимся, не просто груда досок и каменьев – он живой! – крайне возбужденно воскликнул. – И нуждается в постоянной подпитке. Балансе между темным и светлым. Тьмы здесь в достатке, но вот света, увы, катастрофически не хватает. Свет удерживает то, что здесь прячется. Он служит неким блокатором, понимаешь?
Но Мила не понимала абсолютно ничего. Больше скажу – она решила, что я спятил. Каким-то образом за пару с лишним минут, пока ходил за вином, а вернулся без бутылки и остатки мозгов, которых лишил меня Дионис. Это глупо, я не алкоголик и выгляжу вполне сносно для того, чтобы не нести подобную чушь. Тогда, что же? В ту самую минуту расширенные от ужаса глаза Милы напоминали две галактики.
– Дилан, что происходит?
– Я Тайлер! – злобно рявкнул я и рассек воздух тесаком. Но, конечно, это был уже давно не я, оттесненный существом, которое когда-то проникло в мое тщедушное, мальчишеское тело. Я глядел где-то из глубины своей темницы, не в силах что-либо изменить, даже голосом не повелевал.
– Т-т-тайлер, – едва живым, дрожащим шепотом вымолвила Мила. Ее космические глаза засверкали, словно мимо пролетала комета; на них выступили слезы.
– А чего мы плачем? – сардонически улыбаясь, пародировал детского воспитателя Тайлер. – Я лишь хочу тебя немножко подравнять, куколка.
Мила окончательно дала слабину. Против Тайлера у нее не было ни единого шанса, впрочем, как у всех, кто был в этой комнате до нее.
– Пожалуйста, Дил-л… Т-т-тайлер, п-п-пожалуйста… – просила она запинаясь.
Тайлер медленно приближался к ней, Мила отступала назад. Она глядела на маску смерти, застывшую на моем деревянном лице, и только зеленый, неугасимый огонь страдальчески плясал в этих жестоких, как северный ветер, ледяных глазах. В воздухе образовался могильный запах. Дом приготовился принять жертву. Когда деваться уже было некуда, Мила дернулась в сторону в ничтожной надежде прошмыгнуть мимо него к выходу. К счастью, ей это удалось (или Тайлер позволил?). Однако с отчаянным рывком кинувшись к двери, она истошно взвизгнула, ибо он схватил ее за волосы и потянул обратно к себе. Ей не хватило каких-то пары секунд. Девушка встала напротив Тайлера, который, замахнувшись тесаком, одним быстрым и непринужденным движением рассек кожу и протянул лезвие поперек ее живота. Острые зубья пираньи, жадно вгрызаясь в плоть (стараясь не задевать жизненно важных органов), пересекли мышцы, словно собирались распороть живот Милы. Ужасающе-красочное представление. Мила вошла в ступор. Ее взгляд был полностью прикован к тому месту, где Тайлер нанес ей порез. На животе образовалась заметная кроваво-красная линия, с которой тонкими струйками потекла кровь.
Тайлер не торопился действовать дальше, позволяя девушке проникнуться ситуацией, перед которой она вдруг неожиданно предстала. После стольких лет в нем до сих пор сохранилось это пугающее любопытство.
Мила развернулась и вяло передвигая ногами поплелась к выходу. Она держала в руках свои липкие кишки. Лихорадочно пыталась запихнуть их обратно себе в живот, но они постоянно норовили выскользнуть и как черные пиявки с омерзительным шлепком упасть на пол. Ее взгляд помутнел. И страх, и ужас, и неверие, и безнадежное отчаяние читалось в этих глазках, которые украшали слезы, льющиеся не перестающим потоком. Она не чувствовала боли – я так думаю, кажется, ее тело онемело. Кто бы выдержал подобное испытание, когда ты играешь в гляделки с собственными внутренностями. Это твоя кровь – и она выливается из тебя. Плоть холодеет, ты медленно и неумолимо остываешь. Ты уже ничего не чувствуешь, даже боль не может пробудить тебя, вывести из этого состояния какой-то слишком нереальной прострации. Страх завладевает сознанием и бессилие перед ним только укрепляет это ощущение.
Люди впадают в истерику и за мелкие травмы, например, порез пальца о лист бумаги. Последующая за этим капелька крови, которая стремительно разрастается и темнеет, завораживает тебя и одновременно пугает; ты не можешь от нее оторваться. Впечатлительным становится дурно (они не выносят вида крови), а другие наблюдают за этим процессом, как ученый с подлинным интересом следит за какой-нибудь химической реакцией, бурно протекающей внутри колбы. Я был тем ученым.
В комнате сильно запахло кровью. Не пройдя и пары метров, Мила свалилась на колени. Она сжалась в один комок, словно отстраняясь от этого грязного и чудовищного мира.
– Поплачь для меня, детка, вот увидишь, тебе станет легче. Боишься? Давай! Ты должна бояться! – я громко кричал, склонившись над ней; надрывно кричал, как никудышный пастух, пытающийся каким-то несуразным способом заставить овец двигаться в правильном направлении. – Ему должно хватить, иначе мне придется идти на второй заход! Я не хочу снова это делать! Ты должна бояться!! Дорогая, не стесняйся, это