— Что-то должно измениться, — говорю я себе. — Что-то должно произойти в моей жизни…
Так и происходит.
Хоть и не вполне так, как предполагалось…
Когда я думала, что вот-вот моя жизнь изменится, то воображала нечто приятное — например, я крупно выиграю в лотерею, или обнаружу на кухне обнаженного Брэда Питта, или какой-нибудь издатель предложит миллион за «Сердце разбойника». Вот что я имела в виду. Что-нибудь приятное.
Но меньше всего я ожидала обнаружить опухоль на груди.
Я вновь ощупываю свое скользкое тело, мыльная пена пузырится меж пальцев, и мне становится зябко даже в теплой воде. Это лишь воображение, строго напоминаю я себе. Кэти, ты паникерша. Грудь может быть слегка бугристой на ощупь. Какой-то маленький узелок… Если убрать руку, а потом попытаться найти его снова, то скорее всего не получится.
Я считаю до пяти. Потом до десяти. Нет, лучше до двадцати. Крепко зажмуриваюсь и медленно начинаю ощупывать нижнюю сторону правой груди. Разумеется, снова обнаруживаю загадочную шишку. Маленькая твердая опухоль, не больше ореха, но она выступает под кожей — там, где ее быть никак не должно.
— Господи! — вскрикиваю я, отдергивая руку. Опухоль кажется скользкой и как будто перекатывается туда-сюда. Все еще не в силах поверить, я тыкаю ее. Мне становится нехорошо от того, что она подвижна. Наконец я понимаю, что это не разыгравшееся воображение.
У меня действительно опухоль на груди!
Трясущимися руками выключаю душ и пять минут стою столбом. Не важно, что я покрываюсь гусиной кожей, что внизу звенит звонок. В обычное время, слыша его, я бросаюсь бежать с такой скоростью, что моим рефлексам позавидовала бы собака Павлова.
Но не сегодня.
О Боже, сделай так, чтобы опухоль померещилась, и я больше никогда ни на что не стану жаловаться, на то, что Олли оставляет свои носки на кушетке; на то, что Нина такая стерва; на то, что у меня толстый живот… Буду вовремя проверять контрольные работы, жертвовать деньги на благотворительность, стану терпимее к родителям, начну ходить в церковь, перестану злиться на Ричарда…
Все, что угодно.
По-моему, это честная сделка.
Я снова щупаю грудь.
Господь мне отказал.
Опухоль слегка перекатывается под пальцами. Она расплывчатая и неопределенная на ощупь — но она там есть. У меня, конечно, богатое воображение, однако не настолько. Мой стиль — разбойники и благородные дамы в корсетах, а не медицинские отчеты. Терпеть не могу медицину, Олли это подтвердил. Как только он включает «Скорую помощь», я выбегаю из комнаты.
Значит, я не преувеличиваю. Там какая-то жуткая инородная штука — странная маленькая опухоль, которая притаилась в моем теле и тихонько выжидает.
Знаете что? Я понятия не имею, что делать, поскольку поверить не могу, что это случилось со мной. Подобного рода вещи происходят с другими людьми. С женщинами, у которых лысые головы и розовые ленточки на груди. Со стариками. С кем угодно.
Я пытаюсь одеться и понимаю, что забыла вытереться. Брюки прилипли к ногам, в ботинках хлюпает, волосы облепили шею. Ничего вокруг не замечая, выхожу из бассейна, прижимая сумку к груди, и останавливаюсь, в то время как мимо проносятся толпы подростков, словно косяки рыб. Следовало бы прикрикнуть, приказать, чтоб поспешили на урок, переобулись, выплюнули жвачку, ну и так далее — то есть проделать все те вещи, которыми обычно занимаются учителя на перемене, — но внутри у меня что-то надломилось. Я похожа на куклу, которая говорит, если потянуть за веревочку. Похоже, моя веревочка оборвалась.
Мир изменился.
Выглядит он так же, но чувствую я себя совсем по-другому.
Нужно с кем-нибудь поговорить. Я просто обязана пообщаться с человеком, который любит меня и которому я небезразлична.
Если бы только Мэдди по-прежнему жила в Льюишеме!.. Она подавала бы мне чай и пичкала бисквитами. Мэдс не стала бы паниковать. Она вошла бы в роль жены священника и все уладила. Наверняка она знает какого-нибудь человека, который оказался в такой же ситуации и с кем теперь все в порядке. Мэдс — оптимистка. В то время как я представляю себе сеансы химиотерапии и розовую ленточку, подруга наверняка будет цитировать статистику и подбадривать меня. Конечно, можно обратиться к Олли, но мне неохота обсуждать с ним свою грудь.
Я должна поговорить с Джеймсом.
Именно с Джеймсом. Он, как никто, знает мое тело. Если опухоль имелась и раньше, он об этом вспомнит. Пусть даже мы разошлись, но ведь можно остаться друзьями, не так ли?
Я набираю его номер. Телефон звонит и звонит, и где-то в Сити играет Бах.
— Ну же, — бормочу я. — Возьми трубку.
— Оставьте ваше сообщение…
Черт возьми, я уже оставила столько сообщений, что автоответчик, наверное, узнает меня по голосу. Может быть, Джеймс дома? Иногда он действительно предпочитает брать работу домой. Вероятно, сейчас он на развалинах кабинета, среди учиненного Сашей разгрома. Я с легкостью воображаю, как он сидит за компьютером, стучит по клавишам и раздраженно цыкает, если кто-нибудь его отвлекает. Как правило, это делала я. Впрочем, насколько я знаю Джеймса, он обычно работает в наушниках.
И все-таки я попытаюсь. Набираю номер, который значится в телефонной книге как «дом». Наверное, надо изменить название, раз уж сейчас у меня официально нет дома.
— Слушаю.
Низкий женский голос меня пугает, а потом я испытываю внезапное облегчение. Видно, по ошибке я позвонила в офис.
Я узнаю эти нотки — на звонок ответила Тилли, личный секретарь Джеймса, блондинка с интеллектом табуретки и привычкой страстно дышать в трубку.
— Извини, Тилли, — говорю я бодро. — Я искала Джеймса. Это Кэти. Наверное, случайно позвонила в офис.
Женщина громко ойкает и замолкает. На заднем плане я безошибочно различаю голос Джеймса, который ворчливо интересуется, кто звонит ему домой.
Домой? Значит, это не Тилли, а чертова Элис Сэвилл.
— Послушай, Элис, — энергично говорю я, зажимая телефон между подбородком и плечом и роясь в сумочке в поисках сигареты — заначки на черный день, — позови, пожалуйста, Джеймса.
— Он занят.
— Скажи ему, что дело срочное. — Я роняю зажигалку, потому что дрожат руки. Открываю сигаретную пачку и обнаруживаю, что она пуста. Проклятый Олли, убить его мало. Я еще могу простить омара и кактус, но кражу сигарет?.. Карается смертной казнью.
В трубке слышатся шаги.
— Элис, кто это?
— Никто, — быстро отвечает та. — Ошиблись номером.
И вешает трубку. Господи.
По моим щекам текут слезы и падают на бетонный пол. Мысли несутся с угрожающей скоростью. Меня охватывает отчаяние. В гневе хочется отрезать Джеймсу яйца тупыми ножницами — голова идет кругом при мысли о том, что он так быстро подыскал мне замену. Вот награда за то, что я четыре года стирала ему носки. И за то, что была верной подругой.