— Он значительно старше тебя.
— На четырнадцать лет… В два раза.
— Но когда ты повзрослеешь, разница будет не так заметна.
— Все равно папа высказался против. Как вы думаете, мадемуазель, почему? Скажите, вы ведь многое знаете!
— Поверь, я ничего не знаю о намерениях твоего отца. Я вообще ничего не знаю о твоем отце… — бросила я в сердцах и сама удивилась резкости своей интонации.
— Значит, вы ничего не знаете?! Тогда я вам кое-что расскажу. Филипп очень разозлился, когда узнал, что папа не позволит ему на мне жениться.
Она вскинула голову и самодовольно улыбнулась. Я не удержалась от колкости:
— Возможно, Филипп плохо тебя знает.
Это ее рассмешило.
— По правде говоря, дело не во мне, — призналась она, — а в том, что я папина дочь. Но когда маму… Когда мама умерла, папа передумал. Он тогда многое решил заново. Я думаю, он хотел задеть Филиппа.
— Зачем ему задевать Филиппа?
— О… просто потому, что это доставляет ему удовольствие. Папа не любит людей.
— Уверена, это неправда. Нельзя не любить… всех подряд… без причины.
— Папа необычный человек. — Она говорила чуть ли не с гордостью, а голос дрожал — то ли от ненависти, то ли от восторга.
— Каждый человек чем-нибудь не похож на остальных людей, — заметила я.
Она тоненько засмеялась. Я заметила, она всегда так смеялась, когда говорила об отце.
— Он не любит меня, — продолжала она. — Понимаете, я похожа на маму. Нуну говорит, что я с каждым днем становлюсь все больше похожей на нее. Я напоминаю ему о ней.
— Ты слушаешь слишком много сплетен.
— Вы их совсем не слушаете?
— Пересуды — не самое лучшее времяпровождение.
Это ее тоже рассмешило.
— Сами-то вы не всегда проводите время наилучшим образом.
Я покраснела, а она погрозила мне пальцем.
— На самом деле вы очень даже любите сплетни, мисс. Ну и что? Вы мне за это нравитесь. Будь вы такой чистенькой и прилизанной, какую из себя изображаете, я бы вас на дух не переносила.
Я переменила тему.
— Почему ты говоришь с отцом так, будто побаиваешься его?
— Но его все боятся.
— Я не боюсь.
— Правда, мисс?
— Почему я должна его бояться? Если ему не понравится моя работа, он скажет об этом. Я уеду и больше никогда его не увижу.
— Да, вам легче. Мама боялась его… ужасно боялась.
— Она тебе сама говорила?
— Нет, но я понимала. А потом, вы же знаете, что с ней произошло.
— Не поторопиться ли нам? Если мы будем попусту терять время, то вернемся в сумерках.
Она тоскливо посмотрела на меня и проговорила:
— А как вы думаете, когда люди умирают… не просто умирают, а когда их… Как вы думаете, они выходят из могил? Может быть, они возвращаются в мир и ищут…
Я резко оборвала ее:
— О Господи, Женевьева, какой вздор у тебя на уме!
— Мисс… — Она понизила голос, но ее слова прозвучали, как крик о помощи. — Ночью я просыпаюсь от испуга и слышу в замке какие-то звуки.
— Женевьева, я тоже иногда просыпаюсь от какого-нибудь испуга. Обычно, когда приснится что-нибудь плохое.
— Шаги на лестнице… стук… Я ведь слышу их! Слышу! Лежу, дрожа от страха… и ожидая увидеть…
— Маму?
Девочка явно просила меня о помощи. Я вздохнула. Бессмысленно убеждать ее в том, что она говорит ерунду, что привидений не бывает. Ей это не поможет: она подумает, что это обычные взрослые разговоры, которыми те утешают капризных детей.
Я сказала:
— Послушай, Женевьева, давай на минутку допустим, что привидения бывают и твоя мама в самом деле приходит в замок.
Она кивнула, ее глаза загорелись любопытством.
— Мама тебя любила?
Женевьева крепко сжала поводья.
— Да, любила… Никто не любил меня так, как она.
— Значит, она ни за что не обидела бы тебя, верно? Почему же ты думаешь, что после своей смерти она стала относиться к тебе по-другому?
Она остановилась и перевела дух. Я была довольна собой, потому что придумала, как ее утешить, когда она в этом так нуждалась.
— Когда ты была маленькой, она о тебе заботилась. Когда ты делала неверный шаг и могла упасть, она подбегала к тебе и подхватывала на руки, верно? — Женевьева кивнула. — Неужели ее отношение к тебе изменилось только потому, что она умерла? Мне кажется, что ты слышишь, как скрипят старые половицы, хлопают двери, дребезжат стекла… что-нибудь в этом роде. Может быть, у вас есть мыши… Но все же представим, что привидения существуют. Ты не считаешь, что мама пришла бы, чтобы защитить тебя?
— Да! — воскликнула она. Ее глаза сияли. — Да, конечно. Она любила меня.
— Вспомни об этом, когда проснешься ночью от испуга.
— Обязательно, — сказала она.
Я была довольна, но чувствовала, что продолжение разговора может испортить произведенное впечатление, поэтому пришпорила коня.
До Карефура мы доехали в молчании. Это был старый дом, стоявший в стороне от перекрестка. Вокруг высился каменный забор, но кованые железные ворота с причудливым орнаментом оказались открытыми. Мы прошли под широкой аркой и очутились во дворе. Меня оглушила тишина. Нет, не таким я представляла себе дом смышленой девчушки, описывавшей в маленьких книжечках каждый день своей жизни.
Женевьева взглянула на меня, пытаясь понять мое первое впечатление, но я, надеюсь, не выдала своих эмоций.
Мы оставили лошадей в конюшне, и Женевьева подвела меня к двери. Она взмахнула тяжелым дверным молотком, и я услышала, как по нижнему этажу дома прокатилось эхо ее удара. Последовала тишина, потом послышалось шарканье ног, дверь открылась. Перед нами стоял слуга.
— Добрый день, Морис, — сказала Женевьева. — Сегодня со мной приехала мадемуазель Лосон.
Обменявшись любезностями, мы вошли в прихожую с мозаичным полом.
— Как дедушка, Морис? — спросила Женевьева.
— Все так же, мадемуазель. Сейчас посмотрю, не занят ли он.
Морис отсутствовал несколько мгновений, затем снова появился в прихожей и сказал, что хозяин готов принять нас.
В комнате, куда мы вошли, не было камина, и я почувствовала легкий озноб. Когда-то здесь, наверное, было благоустроенное жилье. Все пропорции прекрасно соблюдены, на потолке выбита какая-то надпись на средневековом французском языке. Закрытые ставни пропускали минимум света, обстановка комнаты выглядела более, чем аскетично. В инвалидном кресле на колесах сидел старик. Я вздрогнула: он скорее походил на труп, а не на живого человека. Только в глубоко запавших глазах светилась жизнь. В руках он держал книгу, которую закрыл, когда мы вошли. На нем был коричневый халат, подвязанный шнурком того же цвета.