Читать интересную книгу Сталин: операция «Эрмитаж» - Юрий Жуков

Загодя, еще в июле 1918 года, наркоматы рабоче-крестьянской инспекции и просвещения утвердили положение о минимальных типовых штатах краевых и областных отделов народного образования, не предусматривавшее сохранения ни подотделов или секторов, ни даже инспекторов по музейной работе или охране памятников. Между тем другой нормативный акт, «Положение о краевых (областных) отделах народного образования», утвержденный ВЦИК и СНК РСФСР за две недели до того, именно на эти структуры и возлагал «общее руководство учетом и охраной памятников природы, старины и искусства»[90]

Лишь в марте 1929 года Наркомпрос попытался устранить это противоречие специальной инструкцией, призванной регламентировать работу краевых и областных отделов народного образования. Но и она только допускала возможность введения должности инспектора по делам музеев и краеведению, отнюдь не требуя этого в обязательном порядке.

Столь явная несогласованность, противоречивость документов как бы предлагала местным органам просвещения если не прямо игнорировать работу по сбережению произведений искусства, исторических реликвий, то, во всяком случае, не придавать ей серьезного значения. И вскоре ситуация, усугубленная межведомственной борьбой за каждую штатную единицу, завершилась неизбежным: должность инспектора по делам музеев отдали Политпросвету, а охрана памятников оказалась третьестепенной, дополнительной нагрузкой областных и краеведческих музеев. Те же зачастую даже не делали вида, что занимаются подобной деятельностью.

Первыми исчезли рядовые, малочисленные местные губмузеи, практически никак не проявлявшие себя на фоне общей работы. Затем пришла очередь и наиболее сильных, заметных, которыми, собственно, и определялись успехи в области охраны и музейного строительства: крымского, татарского и московского. Вслед за ними пала старейшая, ленинградская группа, остававшаяся все еще достаточно сильной и дееспособной.

Ее фактическим руководителем был Г. С. Ятманов, числившийся, правда, всего лишь инспектором по музейным учреждениям (в том числе и по Эрмитажу!). Вместе с ним, хотя формально и не подчиняясь ему, трудились двенадцать искусствоведов в хранилище Государственного музейного фонда, семеро наиболее квалифицированных специалистов – в реставрационных мастерских. Двое экспертов с огромным опытом работы числились в совсем недавно мало что значившем, но внезапно оказавшемся наиважнейшим, ключевым отделе контроля за вывозом.

Неукоснительно исполняя распоряжения Москвы, самого Луначарского и Лядова, уполномоченный Наркомпроса по Ленинграду Позерн уволил почти всех. Из двадцати двух сотрудников он оставил лишь троих, в том числе и одного нового, только что принятого в отдел контроля – ведь без его подписи чиновники Внешторга пока еще никак не могли обойтись.

Столь значительное сокращение означало на деле полную ликвидацию ленинградского отдела охраны памятников. Одновременно проводилась его дискредитация в центральной печати, формировалось общественное мнение о том, что именно искусствоведы и повинны в изъятиях лучших экспонатов из Эрмитажа и других музеев города.

6 апреля 1929 года «Комсомольская правда» опубликовала явно инспирированную свыше статью «Продаются за бесценок музейные сокровища. Ятманов „ликвидирует“ предметы старины. Собольи палантины – женам начальства. Требуем немедленной ревизии». Статья, подписанная инициалами «В. Г.», насыщена злобой и откровенными передержками.

Главный удар газета наносила по основателю системы государственной защиты художественно-исторического наследия в стране – по Ятманову, двенадцать лет возглавлявшему ее наиважнейшую региональную структуру.

Григорий Степанович Ятманов в конце XIX века окончил саратовское Боголюбовское художественное училище, продолжил образование в Петербурге, в школе при Обществе поощрения художников. Писал портреты, пейзажи (пока «для себя», а не на продажу) и поновлял, то есть восстанавливал потемневшую от копоти лампад и свечей роспись в столичных церквах и соборах.

Несмотря на возраст – тридцать восемь лет – в 1916 году его призвали в армию. После февральской революции Ятманова избрали в Петроградский Совет рабочих депутатов, поручив работу в военно-агитационном отделе, а в дни корниловского мятежа направили комиссаром 3-го стрелкового полка. В октябрьские дни он был назначен комиссаром Петроградского военно-революционного комитета по охране художественных сокровищ и музеев.

С этого момента и по 1927 год Ятманов возглавлял Петроградский (затем Ленинградский) отдел по делам музеев и охране памятников, а после реформы Лядова был утвержден инспектором музейных учреждений Ленинграда и его пригородов.

Этот кристально честный, принципиальный человек не мог пойти на сделку с совестью. Он не мог дать согласие на продажу за рубеж тех произведений искусства, которые в самые трудные, тяжелые годы революции и гражданской войны бережно собирал и оберегал – для людей, для потомков. И потому его сначала оклеветали.

Газета обвиняла Ятманова во всех мыслимых и немыслимых грехах. Якобы он ликвидировал Шереметевский историко-художественный музей (названный автором пасквиля «музеем внутреннего убранства жилища»), тот самый, который именно Ятманов создал летом 1918 года и который был закрыт решением Межведомственной комиссии ВЦИК в конце 1928 года «в целях централизации музейного имущества». Мало того, Ятманова обвинили и в том, что экспозиционные материалы уникального собрания были проданы Госторгом зарубежным антикварам.

Второе обвинение для нормального читателя и вовсе выглядело бессмыслицей. В. Г. утверждал: «В августе 1928 года замуполномоченного Наркомпроса Ятманов посещает музейный фонд и отдает распоряжение хранителю одного из отделов, Морозову, немедленно перенести экспортное имущество из одного помещения в другое, не составляя списка и вообще никак не оформляя эту выдачу». Совершенно ясно, что если Ятманов и поступил так, то лишь стремясь спрятать предназначенные к продаже за рубеж произведения искусства.

Не менее диким выглядело и третье обвинение: Ятманов, мол, нанес вред музеям тем, что организовал выставку художественных предметов, предназначенных для экспорта, не в самом Ленинграде, а в Павловске, из-за чего «за полгода эту выставку посетил только один человек».

Выводы оказались очень жестокими: «Если в качестве руководителя музейной жизни Ятманов был полным ничтожеством, то по части разбазаривания музея его таланты были весьма значительными… И обвинял автор не одного Ятманова: „Молчаливые музейные старички, видевшие всю вакханалию музейных воров, но не мешавшие раскрадывать музеи, вся эта гниль и плесень наших музейных организаций требует хорошей чистки“.

Оговор «Комсомольской правды» подействовал: Ятманова тут же уволили.

Кадровая чистка органов охраны памятников в полном соответствии с программой Лядова сопровождалась столь нужным Внешторгу массовым закрытием музеев. Ликвидировали их скрытно, без особой огласки. Одновременно с решением Политбюро о выделении для экспорта картин и музейных ценностей на 30 миллионов рублей в Москве и Ленинграде перестали существовать сразу семь музеев: Военно-исторический, Мебели, Штиглица, Конюшенный, Интендатский, мемориальный музей Суворова, дворец Бобринских. Кроме них упразднили еще и три провинциальных – усадьбы Покровское-Стрешнево и Караул, Оптину пустынь. С республиканского на местный бюджет перевели (что на деле означало прекращение их существования) еще пять музеев: подмосковные Архангельское, Кусково, Останкино, Симонов и Новодевичий монастыри, а дворцы Летний и Меншиков передали Академии наук СССР.

Но на том «лядовская чистка» отнюдь не закончилась. В 1928 – начале 1929 годов не стало Музея 40-х годов и Строгановского дворца, на местном бюджете оказались дворцы Шереметевский, Елагин, Петергофа и Ораниенбаума, Боровский монастырь и Троице-Сергиева лавра, квартира композитора Скрябина в Москве и дом Чайковского в Клину…

Всего число музеев республиканского значения – то есть признаваемых наиболее ценными, бесспорно заслуживающими постоянной финансовой поддержки со стороны государства и потому оставленных в непосредственном ведении Главнауки, – буквально за несколько месяцев сократили в два раза.

Процесс этот четко раскрывают следующие данные:

Так тихо и незаметно увеличивался тот самый фонд произведений искусства, который и предназначался для экспорта.

Сокращение музейной сети республики сопровождалось и иным, столь же опасным явлением – изменением официального профиля, специализации ряда собраний. Так, остались на государственном бюджете Эрмитаж, Русский музей и Оружейная палата, но они были переведены из разряда художественных в историко-художественные. Подобная, казалось бы, пустая формальность на деле означала коренное изменение принципов построения экспозиций, а следовательно, и признания неприкосновенности – только на основе значимости для просветительской и научной работы тех или иных коллекций, отдельных предметов из фондов.