Читать интересную книгу Искатель. 1985. Выпуск №2 - Владимир Рыбин

Натан машинально определяет координаты окна, вводит их в кибермозг аппарата и направляет ствол на себя. Ощущение зажаривания и замораживания — жар и холод поочередно. Но мысли еще есть, есть воспоминания, живые картинки прошлого. Наивные, но дорогие, как сказочные персонажи на обертке шоколада или жевательной резинки, притягивающие и радующие детей, мама рассказывает о Красной Шапочке, волк проглотил ее вместе с бабушкой, а мама, моя единственная, вижу тебя как живую, мы танцуем на выпускном вечере, и я случайно опрокидываю вазу с водой на самого строгого своего преподавателя. Снова переживаю этот момент, опять гляжу на учителя, стирающего рукавом воду с лица… Читаю о котах профессора Жобера из конца XX века, и мне кажется, будто я вижу этих несчастных животных, которым не разрешают заснуть. Жестокий ученый мучил их, чтобы убедиться, возможно ли мышление без регулярной успокоительной заправки сном.

— С этими кошками ничего не получилось, — заявил позднее бородатый профессор Жобер (Натан видел его фотографии), но одновременно сообщил о своем глубочайшем убеждении, что «сны — это упражнение способности мозга самопрограммироваться, шарманка, набирающая первую попавшуюся мелодию, чтобы потом основывать на ней серьезную умственную деятельность».

— Неужели все это правда? — спрашивала Юлия после первых же встреч, когда Натан Бронкс начал бывать на ее сотом этаже. — Тогда получается, что мы… — Фразы она не закончила: боялась, что высказанная, та станет правдой.

— Но это действительно так, — говорил он. — Да, да, Это детерминировано и воспроизводимо, это общеизвестно и очевидно, это можно измерить и рассчитать. Все, что ты чувствуешь, я чувствую, мы чувствуем. Во время сна во мне упражняется мозговая программа, чтобы я не забыл, что и как сделать сейчас, а что через год, через двадцать лет, даже через тысячу, если мне, целиком распавшемуся и дезинтегрированному, нужно будет восстановиться из этого невидимого праха…

Натан дезинтегрируется. Его уже нет в лаборатории на 120-м этаже. Нет и его образа на фоне голубого неба. Профессор Бронкс в своем нормальном человеческом облике не существует.

— Это гениальное изобретение, — говорит Юлия.

Она говорит так наперекор своему инстинктивному страху, наперекор своему отвращению, когда влюбленный Натан внезапно появляется перед ней, принимающей ванну, будто прошел сквозь стену или сквозь потолок, спугнув жужжащих искусственных мушек с ее стройного тела, которое они массажировали.

— Гениальное изобретение, которое позволяет тебе проходить сквозь стены, но мне было бы в сто раз приятнее, если бы ты пришел нормальным, человеческим способом.

Она не протягивает к нему рук даже в такой знаменательный миг. Не изъявляет желания прижаться к его груди. О поцелуе же Натан Бронкс не смеет и мечтать. Ее оценка рождена лишь отвращением и страхом. Она ощущает его величие и необычность, ничего больше. А эти величие и необычность ей чужды и могут привести к роковым последствиям. Ей кажется, что ее предчувствия начинают осуществляться.

— Нет, нет, — кричит Юлия, поспешно вылезая из ванны и накидывая халатик. — Не приближайся ко мне, Натан. Если ты прошел сквозь стену, то как же ты можешь быть прежним Натаном Бронксом?

Он отступает: в ее словах правда. Он боится приблизиться к ней. Думал, она придет в восторг от такого выдающегося достижения, а теперь ничего не понимает.

— Как можно требовать, чтобы женщина тебя любила, — говорит в раздражении Юлия, — когда ты как ни в чем не бывало проходишь сквозь стены или потолок? Сначала тебя нет, а когда я уже думаю о самом худшем, ты тут как тут. Пойми меня правильно. Я с детства боюсь привидений, боюсь всего сверхъестественного, стараюсь не верить во всякую чертовщину. Пойми меня. Пойми же меня наконец.

— Но я ведь никакое не привидение.

— Я не знаю, как они выглядят. Никто их никогда не видел… То есть никто, кроме меня. Привидение, конечно, сумеет пройти сквозь стену. Так, как это сделал ты. Никто из нормальных людей этого не умеет, только ты. Зачем тебе быть ненормальным?

Он смотрит на нее, все еще испуганную, но уже успокаивающуюся, кутающуюся в халатик и поправляющую высокую золотую прическу — на Юлию, сладостную и желанную. И чтобы ее шок побыстрее прошел, напоминает, как она когда-то, в самом начале, говорила ему: «Ты такой обычный, заурядный, как тысячи других… С какой стати я должна тебя выделять, за что любить?»

— Ведь говорила? — настаивает Натан.

— Неправда, — обрывает она его, — ты меня просто не понял. Ты вообще не понимаешь женщин. Я так говорила, чтобы тебя подразнить, чтобы стать твоей музой. То есть не совсем музой, но кем-то в этом роде. Просто хотела подстегнуть немного твое самолюбие. Поддразнивала тебя…

Такие, как профессор Натан Бронкс, увивались за нею толпами. «Пустое, примитивное существо», — говорил он себе, стараясь забыть о ней, однако каждая такая попытка тут же пробуждала в нем противоположную реакцию. Это было иррационально, необъяснимо, но ученый постепенно становился рабом легкомысленной, капризной актрисы. Рабство такого рода легко перерождается в яростный бунт.

Он подарил ей одно из своих второстепенных изобретений — хотел произвести впечатление, изумить ее наивную душу. В ее распоряжении оказался бинокль-идентификатор, прибор, который постоянно следил за Натаном Бронксом. Стоило ему выйти из дому и появиться из-за угла своего небоскреба, как бинокль, направляя движения Юлии, заставлял ее подойти к окну.

Необыкновенно чувствительная система электромагнитных датчиков обнаруживала присутствие Бронкса на расстоянии до десяти километров: передатчик бинокля немедленно ощупывал его направленным излучением; приемник преобразовывал отраженный сигнал.

— Идет! — уже вскоре радостно восклицала Юлия, глядя в бинокль на своего необычного поклонника и видя, как сильно он к ней спешит, как покупает для нее цветы и конфеты, как вскакивает на движущийся тротуар, втискивается в ажурные кабины подъемников, лишь бы поскорее преодолеть расстояние, которое их разделяет…

Однако после нескольких подготовленных таким образом свиданий актриса приняла его холодно, будто впервые увидела.

— Я больше не хочу подчиняться твоим идиотским биноклям. Это террор. Да, да — ты меня терроризируешь, заставляешь собою интересоваться. Мне это неприятно. Меня угнетают твоя наука и твоя техника.

Его поразила правда ее слов. Правда не о ней, а о нем. Что же касается ее, то он просто подумал, что с ней придется нелегко, когда они будут вместе — а именно к этому он столь упорно стремился.

— Ты сама хотела, чтобы я был необычным, — говорит Натан. Она сидит, слегка утомленная, и кутается в халатик — белый, словно сшитый из облаков. И надувает губки.

— Ты опять терроризируешь меня своей наукой. Думаешь, если кто-то проходит сквозь стены, так я стану на него молиться?

— Никто не проходил сквозь стены. То, что я сделал, это достижение, колоссальное достижение. Не понимаешь? Я же объяснял, что такое дезинтеграция, я рисковал…

— Он рисковал! Да я только об этом и слышу! Как ты будешь рисковать своей жизнью, какая это ужасная опасность — разложить свое тело на атомы, превратиться в невидимое облако и направить его сюда, на мой сотый этаж… А теперь ты снова сложил свои атомы вместе, и вот ты здесь, и раздражаешь меня своим унылым видом. Как же это низко с твоей стороны! Как же ты изощряешься, чтобы меня подчинить!

— Но я действительно рисковал, — стонет Натан. — Мне было ужасно больно…

— Но сейчас-то уже не больно?

Натан молчит. Он сидит на низенькой скамеечке и бесится от разочарования: перед ним его драгоценная Юлия, но он опять не понимает ее. Неужели она так ограниченна, так поверхностна? Неужели она, как и другие актрисы, реагирует только внешне, умеет лишь подражать и ничего больше? Почему она не понимает, что он действительно рисковал ради нее жизнью и что его эксперимент знаменует начало новой эпохи?

— Юлия, дорогая, — объясняет он терпеливо. — Сегодня после дезинтеграции мне удалось перенести живое существо сюда, к тебе и ради тебя. Да, это всего два километра, всего доли секунды на дезинтеграцию, а потом реинтеграцию здесь, у тебя в ванной. Но уже завтра я перенесусь на Марс или переправлю туда других, а послезавтра…

— Послезавтра! Да кто тебя будет слушать? А вдруг послезавтра у тебя вообще не получится?.. Нет, мне не нужны привидения и лгуны, не нужны шантажисты, не нужны каскадеры и прыгуны на Луну…

— Каким же я должен быть? — спрашивает Натан, почти успокоившись.

— Ты не должен быть непонятным и недосягаемым.

Он протягивает к ней руки — она его снова отталкивает.

— Юлия! — восклицает он. — Наконец-то мне все стало ясно! Я сделаю так, чтобы ты меня понимала лучше.