— До свидания, ребята.
— Счастливо, Валерка.
— До свидания, Юля!
— Сообщите, как доедете. Машинист дал сигнал к отправлению.
— Валерий, постойте!
— Профессор?
— Подождите минутку, — попросил запыхавшийся Эйдорф.
— Но мне пора.
— Очень важно.
— Что-то случилось, Генрих?
— Да, кое-что, это не важно. Скажем так: у меня плохое предчувствие. Я прошу вас передать это письмо моему сыну в Кельне.
— Но, профессор, мы же сначала едем в Киев, а только потом группой в Германию, это очень долго. Проще послать письмо почтой.
— Нет, это очень важное для меня письмо, я боюсь слать по почте. Пожалуйста, передайте сыну.
— Но…
— Я вас умоляю! Вы же знаете, как я его люблю, я вам рассказывал, пожалуйста, Валерий!
Поезд тронулся и Мещеряков схватился за поручень.
— Если вам опять угрожают, обратитесь к Ларионову, он поможет.
— Я вас прошу, умоляю, может, мы уже не увидимся с Альбертом!
— Хорошо, я передам, — Валера уже встал на подножку.
— Клянетесь?
— Ну, клянусь.
Профессор протянул конверт.
— Обязательно из рук в руки! Я вас прошу!
— Хорошо! — крикнул уже с подножки новоиспеченный инженер.
— Храни вас Бог! Я рад, что не ошибся в вас, Валерий!
— Что?
— Я вас тоже не подведу!
— Что, что?
— Адрес на конверте, счастливо! Валера в последний раз помахал и скрылся в вагоне.
14
— Здрафстфуйте, — сказал Эйдорф с порога. — Зфали меня?
— Здравствуйте, товарищ Эйдорф, проходите, садитесь, — Даниил указал на стул перед собой. Профессор присел на краешек.
— Что-то случилось?
— Да нет, а у вас?
— И у меня — нет, — заверил посетитель.
— Нападение на иностранца — это политическое преступление, поэтому расследовать его будем мы, а не городская милиция, куда хотели было передать ваше дело. Поэтому я пригласил вас, чтобы уточнить кое-какие детали.
— Пожалуйста, я готоф помочь.
— Вы прекрасно освоили русский язык, — заметил Ларионов, — наверное, у вас хорошие способности?
— Мне просто это интересно.
— А вот я на Западном фронте даже польский язык не выучился понимать.
— Наферное, фы слишком быстро наступаль?
— Может быть, — улыбнулся Даниил. — Итак, записку вам подбросили только один раз?
— Да.
— Какого числа, не помните?
— Нет, теперь не помнить, — сказал профессор. — Это случилось, как только я приехал.
— Значит, три месяца назад?
— Примерно.
Всю добытую информацию Даниил старательно заносил на листок.
— Знакомились ли вы с кем-нибудь помимо института, особенно в первые дни?
— Сначала — нет, а сейчас я знаю библиотекарей из городской библиотеки, продафца из книжной лафки. Ну, э-э-э, молочника, булочника…
— Понятно, товарищ Эйдорф… Я хочу предъявить вам фотографии преступников-рецидивистов, которые могли участвовать в нападении на вас.
— Но я не помню отчетлифо… — немец развел руками. — Фалерий, кажется, кого-то узнал. Фы его спросили?
— Конечно, — кивнул начальник отдела по борьбе с бандитизмом. Мещеряков обознался, мы проверили информацию. А вы все-таки посмотрите фотографии рецидивистов.
— Хорошо.
Ларионов положил перед профессором четыре толстенные папки — весь архив, собранный после революции. Эйдорф принялся листать картонные страницы. Даниил еще пописал на листочке, йотом убрал его в стол и поднялся.
— Мне нужно выйти, а вы сидите, товарищ профессор, работайте.
Эйдорф листал коллекцию уголовников с двойным чувством. Как обыватель, он подобных людей боялся и сторонился, но прикажут завтра — как миленький помогать станет. Он все последнее время старался убедить себя, что независим и самостоятелен, что он партнер в деле, из которого в любой момент может выйти, но где-то глубоко в душе знал, еще там в Германии, что связан по рукам, что договор с дьяволом не может быть наполовину. А люди, с которыми столкнула его судьба, были страшными людьми. Сейчас, перелистывая страницы со зверскими рожами, Генрих осознал это совершенно отчетливо. Но, возвращаясь мысленно назад, он каждый раз склонялся к тому, что выбора у него не было. Призрачный шанс удачи был единственным, что могло спасти его семью от нищеты. Видит Бог, он старался найти другой выход, не чурался любой работы, но в Германии было слишком много безработных: и своих, и приезжих.
— Бу-бу-бу…
Какой-то новый звук отвлек герра Эйдорфа от грустных мыслей. Он прислушался и понял, что кто-то бубнит в коридоре… нет, за перегородкой. Он ведь находился в кабинете, где новой стеной поделили между кабинетами окно. Господам чекистам, действительно, сперва нужно обучить своих инженеров, а потом уже заниматься страной. Разговор в таком помещении не утаишь, тем более, что маловоспитанные люди, работающие здесь, говорят громко. Понятно, что Валерию Михайловичу они не компания. Несмотря на разницу взглядов, Эйдорф находил в Мещерякове много общего и привязался к нему за эти месяцы. Профессор надеялся, что новоиспеченный инженер испытывает к нему такие же чувства. Если он не обманулся, то Валерий окажет ему услугу, за которую Эйдорф с ним уже рассчитался. Может быть, когда-нибудь Мещеряков узнает об этом и оценит…
Профессор оставил альбом, подошел к перегородке и приложился ухом.
— …невозможно! Я буду настаивать на том, чтобы к нам прислали обученный отряд чоновцев и как можно раньше, — раздраженно говорил, кажется, хозяин соседнего кабинета — Яков Цыганков.
— Настаивай, если хочешь, но решение республиканского ЧК уже есть и менять его не станут. Там, знаешь, тоже не лопухи сидят и глядят подальше нас с тобой, — возражал другой знакомый голос.
— Ксанка, как ты не понимаешь, что покончить с бурнашами — это первоочередная задача и для Киева тоже. Здесь уголь, а налаживать его добычу, когда по округе гуляет банда атамана, совершенно невозможно. Хорошей охраны мы не обеспечим, а каждый удачный налет принесет миллионные убытки.
— А ты думаешь, Данька им все это не сообщал?
— Где это видано: присылать только мобилизованных, необстрелянных бойцов! — возмущался Яшка. — Что мы будем с ними делать?
— У нас есть полигон в двадцати верстах, придется устроить им курс молодого бойца, — сказала Ксанка. — Кстати, ты первый кандидат в учителя по рукопашному бою и верховой езде.
— Вот еще…
— Да не переживай, Яшенька, всем нам придется красноармейцев учить, людей-то не хватает.
— А как же город?
— Ничего, пару-тройку дней без нас постоит. Выдвинемся ночью — никто не узнает.
— Данька не говорил, когда пришлют этих желторотиков?..
— Через месяц или…
За дверью послышались шаги и профессор метнулся к столу. Ларионов застал его низко склонившим голову над последним альбомом. Голоса за перегородкой продолжали бубнить, но разобрать уже ничего не возможно.
— Как успехи?
Эйдорф отодвинул фотографии и потер якобы уставшие глаза.
— Ничего. Мне очень жалько.
— Мне тоже, — сказал Даниил, занимая место за столом. — Скажите, пожалуйста, товарищ Эйдорф, а как вам платят за работу у нас? Сейчас у вас есть деньги, валюта?
— Есть немного, — сказал профессор, — но это не такой сумма, чтобы за ней охотиться. Полофину денег я получил афанс, они остались ф Германия, для моя семья. А здесь я получал рубли по курсу. Это достаточно только на еду и платье.
— Хорошо, хорошо, я понял, — сказал Даниил. — Не исключено, что на преступников произвел впечатление ваш костюм, они решили, что раз иностранец — то богатый.
— Нет, нет, — затряс головой профессор, — не богат.
— В конце концов, раз они больше не появлялись, может, они поняли свою ошибку?
— Я бы желал знать это тфердо.
— Я бы тоже… — заметил Ларионов. — Спасибо, профессор, больше вопросов у меня пока нет, до свидания.
Эйдорф пожал руку чекисту и вышел. По крайней мере, визит в ЧК прошел не бесполезно, подумал немец.
Как ни странно, Данька тоже на это надеялся.
15
На удивление, немецкая встречающая делегация оказалась еще больше, чем родные советские. Видимо, поглазеть на большевиков из России пришли все, кто знал о приезде группы инженеров-стажеров. Хорошо, что ни немецкой угольной компании, ни советской стороне громкая, огласка была не нужна. Зато речь главного толстого высокого немца была короче, чем у незабвенного декана Пискунова. Группу вывели с перрона, рассадили по автомобилям и отвезли в тихую гостиницу на окраине Кельна. Валера с Юлей держались вместе, хоть и не забывали глазеть по сторонам на достопримечательности. Чистый город с аккуратными домиками, ухоженные газончики — все казалось чуть декоративным. Только брусчатка выглядела родной и знакомой. Правда, Кельнский собор декорацией никак не назовешь — слишком огромен и величествен. Но, как атеисту, Мещерякову не нравилось, что громада собора возвышается над жизнью простых людей.