13 апреля 1977 года Огородник записал в своем дневнике:
«У меня характер борца, сильная воля, честность, преданность идеалам свободы, смелость… Наконец, незаурядная профессиональная подготовка и редкая по своему богатству самыми сложными событиями жизнь».
19 апреля 1977 года в 18.50 объект на автомашине возвратился домой на Краснопресненскую набережную.
Из сводки наружного наблюдения за Огородником:
«Было замечено, что он задернул шторы, через которые сначала пробивался очень слабый свет, а спустя 20–25 минут была включена люстра[8]. Около 21.00 объект полностью раскрыл окно, выключил большой свет и включил настольную лампу. В 21.40 наблюдаемый с небольшим портфелем или кожаной сумкой, похожей на портфель, вышел из дома. За несколько минут до этого было зафиксировано, как объект, уже одетый, прохаживался по комнате. Затем взял портфель, поставил его на стол, сел в кресло. Посидев несколько минут, встал, взял портфель и вышел из комнаты»;
«В 23.30 объект в автомашине МКЩ 42–92 был взят под наружное наблюдение на повороте с Минского на Староможайское шоссе. Он доехал до въезда на площадку, где должен быть установлен памятник в честь Дня Победы. Остановился на середине проезжей части и, не выходя из машины, сидел 30–40 секунд. Затем выехал на Кутузовский проспект».
Сопоставляя эти сведения с информацией, полученной в американском отделе у Р.С. Красильникова, можно было с определенной долей уверенности предположить, что между прогулками Дункана и поведением Огородника могла быть какая-то связь. Приходится только сожалеть, что двадцать лет тому назад мы не имели возможности накапливать все получаемые различными подразделениями материалы в банке данных компьютерной системы, что в значительной мере позволило бы нам действовать оперативнее.
В начале лета 1977 года Огородник, будучи членом инициативной группы Комитета молодежных организаций СССР, выехал в город Находку, где принял участие в работе конференции молодежи стран Тихоокеанского региона.
Начальник Управления Комитета государственной безопасности (УКГБ) по Приморскому краю генерал-лейтенант Константин Александрович Григорьев был заблаговременно информирован телеграммой за подписью руководства главка о необходимости наблюдения за ним с соблюдением особой осторожности.
Через несколько дней я не выдержал и, минуя своих начальников, позвонил по аппарату ВЧ во Владивосток К.А. Григорьеву, так как был давно знаком с ним по совместной работе в Свердловской области.
В те времена я был еще лейтенантом и работал в Каменск-Уральском городском отделе КГБ, а он — капитаном и начальником отделения в областном управлении. Григорьев тогда несколько раз приезжал к нам с проверками и для оказания помощи в работе. Руководство У КГБ и его лично очень беспокоило поведение и стиль работы начальника юротдела подполковника Павла Васильевича Чупина, человека необразованного и очень далекого от требований нового времени, предпочитавшего пользоваться давно скомпрометировавшими себя методами. Другими отличительными его чертами являлись исключительная амбициозность и чрезмерная самоуверенность. Посещая постановки в местном драматическом театре с членами своей семьи, Чупин никогда не покупал входные билеты, полагая, что пользуется сохранившимся якобы с не столь далекого прошлого незыблемым правом так называемого «политконтроля». Пытаясь использовать свое единоличное право, он несколько раз ставил перед отделом кадров УКГБ вопрос об увольнении неугодных ему опытных сотрудников только за то, что они осмеливались отстаивать свою точку зрения в тех или иных оперативных вопросах. В довершение к сказанному можно еще добавить, что он «окончил» десять классов вечерней школы рабочей молодежи и получи^ аттестат зрелости, сдавая экзамены преподавателям неизменно в своем служебном кабинете! Пожалуй, я был единственным сотрудником отдела, которого он не обижал, хотя однажды, чтобы избавиться от специалиста с высшим образованием и к тому же юриста, пытался через горком партии выдвинуть мою кандидатуру на должность секретаря городского комитета ВЛКСМ, несмотря на мое категорическое несогласие. Но вскоре меня избрали секретарем партийного бюро городского отдела, и произвольно решать мою судьбу было уже значительно сложнее. Возникли у него сложности и со служебными характеристиками на некоторых сотрудников, так как к тому времени для их утверждения уже требовалась подпись секретаря партийной организации.
Григорьев видел все это, но его попытки вразумить Чупина не увенчались успехом. Позже в дело вмешалось руководство управления, и Чупин, несмотря на отчаянное сопротивление, был переведен в милицию, откуда вскоре был уволен за служебные злоупотребления. Его страстью были охота, мотоциклы и автомашины.
По прошествии некоторого времени меня стали настойчиво приглашать на работу с повышением в Свердловское управление, но я постоянно отказывался, что в конце концов даже вызвало гнев со стороны одного из заместителей начальника управления. Я тогда и не подозревал, что это была инициатива Константина Александровича.
Этим же заместителем начальника управления был совершенно необыкновенный человек — полковник Семен Прохорович Давыдов, бывший балтийский моряк, получивший затем высшее образование и ставший чекистом. В своей карьере он знал не только головокружительные взлеты, но и стремительные падения. После Великой Отечественной войны он одно время работал представителем КГБ в Польше, а затем уполномоченным Совета Министров СССР в Германии и одновременно являлся заместителем маршала В.И. Чуйкова — главкома советских войск, а также заместителем председателя комиссии по репарациям. С образованием ГДР немцы быстро и по достоинству оценили его администраторские и деловые качества. У него сложились неплохие взаимоотношения с руководством Социалистической единой партии Германии и лично с президентом страны Вильгельмом Пиком.
В 1951 году руководство СЕПГ, а затем и В. Пик обратились к нему с просьбой о передаче правительству ГДР определенного фонда из партийного и государственного архивов фашистской Германии, находившихся в руках советской стороны. Семен Прохорович хорошо знал, что подобного рода архивы, захваченные американцами, были немедленно вывезены в США и подвергнуты там глубокому изучению. Руководствуясь оперативной целесообразностью и здравым смыслом, он под благовидным предлогом отказал в этом и высокопоставленному просителю. В ответ на это В. Пик счел возможным пожаловаться на строптивого уполномоченного Совмина И. Сталину. Сталин лично объявил Давыдову выговор. Он был отозван из ГДР и через некоторое время оказался на скромной должности заместителя начальника управления в городе Свердловске. После смерти Сталина в Москве еще оставались влиятельные люди, которые препятствовали возвращению С.П. Давыдова к более масштабной и активной деятельности, которой он был достоин, мотивируя это, в частности, наличием у него партийного взыскания. Что же касается упомянутого фонда, то он по злой иронии судьбы так и остался на многие годы в СССР.
В Свердловском управлении КГБ благодаря своему острому аналитическому уму, глубокому знанию дела, юмору и природной доброте он пользовался любовью и большим уважением.
С.П. Давыдов вызвал меня в Свердловск и сделал официальное предложение о переводе с повышением в должности в аппарат управления. Однако мое упорство ему не понравилось, и беседа явно затянулась. Со своей стороны я считал, что имею веские основания для отказа. У меня была интересная работа, в коллективе сотрудников горотдела сложились хорошие отношения. К тому же моя жена, Лиана Павловна, уже несколько лет работала начальником первого отдела на заводе по обработке цветных металлов, неплохо там себя зарекомендовала, вела большую общественную работу, была избрана заместителем народного судьи района, народным заседателем Свердловского областного суда и успешно справлялась с этими обязанностями. А если говорить откровенно, мне было жаль покидать гостеприимный город и наш охотничий коллектив. Разговор с Давыдовым, к сожалению, закончился с его стороны примерно на такой ноте: «Пока я здесь, ноги твоей в Свердловске не будет». При этих словах, как мне показалось, он даже топнул ногой. Несколько огорченный таким оборотом дела, я возвратился к прежнему месту службы в Каменск-Уральский и окунулся в работу, благо ее хватало. И так прошло больше года.
Еще в годы войны, когда на торпедных катерах Северного флота мне доводилось участвовать в высадке под покровом полярной ночи наших разведчиков-диверсантов на берега Северной Норвегии, у меня зародилось желание попробовать свои силы в этом нелегком труде. Но уже тогда для этого требовалось слишком много! В начале 1957 года я подал на имя руководства УКГБ рапорт с просьбой о направлении на учебу в Высшую разведывательную школу Первого главного управления КГБ СССР с языковой подготовкой. Руководство дало согласие, я прошел медицинскую комиссию и должен был ждать своей очереди на 1959 год. 26 сентября 1957 года на атомном объекте «Маяк» в Челябинской области произошла крупная авария, в результате которой Каменск-Уральский и его окрестности оказались в зоне активной радиации. В 1958 году, возвращаясь из служебной командировки в Венгрию, в Москве в управлении кадров я неожиданно узнал, что предшествующий кандидат для направления в школу был забракован по медицинским показателям и, следовательно, мне как очереднику предстоит немедленно предстать перед мандатной комиссией. В тот же день, после небольшого спора между членами комиссии по вопросу о моих внешних данных, мне был определен для изучения совершенно новый для меня немецкий язык, и я, таким образом, попал в число слушателей.