Читать интересную книгу Мама! Не читай... - Екатерина Щербакова

В сон клонит все сильнее. Собираемся смотреть кино с Вивьен Ли, как бы не заснуть. Но сейчас Женя трепется с другом по телефону, а это может быть надолго. Алиса на связи, но пока ничего интересного.

Фильм посмотрели, с дикой сонливостью я, кажется, сладила. Техника опять буянила, Женя бесился и, естественно, это выливалось на меня. Ладно, он сегодня нездоров, потому такая повышенная раздражительность. По себе знаю.

Звонила Алиса, много говорила о своих душевных переживаниях и о том, что, по большому счету, ей нечем заняться и некуда себя деть. Хорошо бы это было началом понимания того, что надо что-то делать. А, может, просто повод искала напроситься к нам — недаром же так много говорила про мясо, которое она хочет съесть. Жаль мне её, конечно, голодный ребенок, Но... Уже пора вырасти. Уже 18. Чёрт, но деньги действительно надо учиться экономить, тут мой «бывший» прав. Впрочем, и я ей об этом говорила тысячу раз.

Женечка сварил мне кофе, милый мой. Как будто извиняется за рез-кости. Я понимаю. Я принимаю. Я не обижаюсь. Я люблю его. Очень люблю. И он мужественно переносит свои недомогания. Если б знать, как его лечить? И что лечить? Только бы он был здоров, только бы его ничего не мучило! Когда он говорит, что просыпается ранним утром оттого, что ему плохо, мне выть хочется, так его жаль.

Намазала морду «чистилкой», сижу зелёная. Женя разговаривает с дочкой по телефону — это для него всегда радость. Завидую ей, какой у неё отец. Я завистница. Но не «чёрная»: я рада, что у людей что-то в жизни есть очень хорошее. Просто мне грустно, что у меня именно этого нет.

В последнюю нашу поездку в Лондон наш с Женей «внук» Максик мне очень понравился, а к «падчерице» я стала чувствовать что-то большее, чем просто хорошее отношение. Трудно это объяснить, но я, например, по ней скучаю... Мне нравилось с ней гулять, просто болтать, сидя у неё дома или в ресторане. Я начинаю к ней привязываться. Странно? Мне странно. Или я постепенно «заражаюсь» жениным отношением к дочери? Это, наверное, нормально, когда по-настоящему любишь.

Трудно говорить и спорить с Женей об искусстве, проигрываю в два хода. Во-первых, потому, что он подкованнее во сто крат, а, во-вторых, я на самом деле почти всё забыла — и из прочитанного, и из услышанного (это я о музыке). У меня есть предположение: эти поганые нервные проблемы за многие годы сожрали в том числе и мою память, а ведь всё своё самое лучшее «образование и культурное развитие» я получала давно. Теперь я очень многое даже из своей личной биографии помню как-то странно, урывками... Так ещё эти лекарства, бьющие непосредственно в мозг! Вот и стала теперь «серой», недообразованной, как все прочие «совки». Но не начинать же всё сначала! Или... начинать? Ладно, пойду «смывать и драить» морду.

Странно как-то устроена жизнь: живёшь себе, живёшь, вроде ничего плохого и даже просто неправильного не совершаешь, а потом, в сорок лет выясняется, что вся твоя жизнь — одна сплошная... так, я уже почти цитирую: «А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка». Но я бы сказала не «шутка», а «ошибка». И с сорока начинаются «расплаты» за ошибки. Женя — это, конечно, самый настоящий «бонус», но за этот огромный «бонус» — много маленьких и средненьких «расплат».

Я хотела подумать, чего я ещё боюсь больше всего на свете... По-думала. Поняла: бедности. Нехватки денег на достойную жизнь. Нищей, уродливой старости. Да, этого всего я тоже боюсь до одурения. Как сейчас выражается интернетовская молодежь? Убейсебяобстену. Почему-то всё в одно слово, как-то по-немецки. Но что-то в этом есть... Здравствуй, племя молодое! Если б вы, дурачки, знали, какая жизнь короткая и как её легко испортить! Причем, самому. Иногда, конечно, без помощи близких не обходится. Ладно, о чём это я... брежу...

Жене плохо — вот, что самое ужасное. И я ничем не могу ему помочь. Чёрт, чёрт, чёрт! Слушай, ты, еврейский бог: помоги ему, и я в тебя поверю! Помоги быстро, помоги так, чтобы он больше не мучился. Поверю — ей-богу!

Алиса на связи, но снова ничего интересного. Конечно, самое интересное происходит там, где она шифруется, там, куда нет доступа большинству. Жаль, мне этого никогда не прочитать. Вот такая я сволочь. Но я хочу знать о ней всё, а сие по определению невозможно. Надо смириться... Интересно, купила она себе мяса? Или поленилась? Или денег не хватило? Звонить не буду — стратегически неправильно.

Надо идти спать, а дикая сонливость как раз и ушла куда-то. Женя не ляжет, пока ему не полегчает — иначе он не уснёт. Мне кажется, это неверное решение: у него же всегда получается засыпать в любом состоянии, а во сне-то боль должна уйти. Главное — не проснуться из-за неё ночью.

Ладно, спатушки... Не очень хороший день получился.

Пусть будет в жизни, как в книге

Ужас выпускных лучше было бы вообще не вспоминать. Забыть как страшный сон. Не получается... Мама всё время на меня злилась: ей казалось, что я мало занимаюсь. Это я-то? Занималась я много, мозг кипел, но всему мешал страх. Я порой не могла сосредоточиться, потому что меня изводила, доводила до исступления, изматывала до полного бессилия мысль «а что, если я не сдам?». Зубы стучали беспрерывно, руки потели и тряслись, сердце выстукивало неровный ритм, иногда мешая дышать. Если честно, помню весь тот месяц как в каком-то дурном тумане.

На каждый экзамен я плелась, как на казнь, на настоящую казнь через повешение. Даже на свою любимую литературу, с которой у меня не могло быть никаких проблем. Их и не было. Впрочем, их почти нигде не было, каким-то чудом я всё успешно сдала, хотя иногда память выдавала фортели: от ужаса её парализовывало, и мне стоило огромных усилий прийти в себя и что-либо вспомнить. Часто меня «вывозило» то, что учителя всё-таки знали меня и уровень моей подготовки и большинство из них понимали моё состояние. Контрольную по математике мне написала Верочка. На химии у меня были филигранно сделанные «шпоры». В общем, всё складывалось благополучно. Но один раз мама всё-таки наорала на меня после экзамена, причём, «по делу».

То был день «истории» — тяжелого испытания, потому что историчка по какой-то неведомой причине меня не любила. Иррационально, у нас с ней не было никаких конфликтов, никаких отношений вообще! Но ей было лет семьдесят, она очень плохо видела и вообще, кажется, уже не всегда пребывала в адеквате. Может, с кем-то меня спутала... Да какое это имело значение? Важно то, что зная предмет, я подыхала и корчилась от страха, сев на ступеньки школьной лестницы и ожидая своей очереди. И я не заметила, что, оказывается, в школе потихонечку начали летний ремонт и ступеньки внизу были покрашены чёрной краской... На моих желтых туфлях остались черные несмываемые следы, которые я заметила, лишь придя домой.

— Ой... — пробормотала я, снимая туфли.

— Ну вот! Ну, что ж это такое! — вдруг закричала мама, увидев беду. — Как будто ты не знаешь, какая проблема купить обувь! — они кричала довольно громко. — Неужели нельзя поаккуратнее носить? Нет, ну ты подумай, взяла и испортила нормальные туфли!

— Я не заметила...

— Надо замечать! Тоже мне — миллионерша!

Спасибо, мамочка. Спасибо за твою поддержку в жуткие для меня дни. Спасибо за такие поощрения и добрые слова. Спасибо, что следила по часам, сколько я занимаюсь, но ни разу не сказала мне: отдохни, доченька, пойди погуляй, проветрись, сходи в кино... Оказывается, большинству моих одноклассников родители так и говорили. Мне — ни разу. Девчонки об этом всё время рассказывали, я отмалчивалась. Ведь моя мама самая правильная! Ну, да, наверно... Но почему же мне так плохо?

Месяц кошмара. Мне было даже не до любви. Но всё закончи-лось, аттестат на руках, аттестат — почти отличный. Пара «четверок» всего. Да плюс пометка, что училась я в литературном классе. Слава богу...

Но сил поступать в это же лето куда бы то ни было у меня не осталось вообще. Я так и сказала родителям.

— Хоть убейте меня — не могу. Не выдержу.

Видимо, я как-то уже по-особенному это сказала, потому что, сделав «козьи морды», мама и папа не стали настаивать.

— Но дома ты сидеть не будешь! — строго отчеканила мама. — Пойдёшь работать.

— Естественно, — легко согласилась я, потому что ни секунды не собиралась бездельничать. Работать? Да запросто! Лишь бы экзамены не сдавать.

В сентябре я начала работать секретарём сразу аж двух отделов большой, просто огромной редакции газеты «Советская Россия». А месяцем раньше ко мне переехал жить Шурик...

Мы заявили о своем желании жить вместе сразу после моих выпускных. И вот теперь очень-очень важное...

Вокруг мамы была слава автора, написавшего самую нашумевшую повесть о любви старшеклассников. Юным влюбленным, как водится, мешали ужасные взрослые, ретрограды и отсталые элементы, которые чуть не погубили их любовь и даже жизнь. Мамин пафос, как автора, был на стороне влюблённых мальчика и девочки, и повесть получилась гимном Любви и клеймом позора каждому, кто на такую любовь покусится. И писательница Галина Щербакова стала носителем передовой идеи о том, что любви надо покровительствовать, помогать, лелеять её и всячески благоприятствовать влюблённым молодым дурачкам. Она говорила об этом в каждом интервью, её цитировали апологеты идеи и мамины почитатели из среды журналистов и деятелей культуры. Мама, видимо, не могла позволить себе не соответствовать образу, созданному ей самой. Она должна, просто обязана была быть либеральной и иметь широкие, очень широкие взгляды по данному вопросу. Запретить малолетней дочери соединиться с любимым, было для неё невозможно. А потому после единственной, для приличия встречи с родителями Шурика, мне было дано высочайшее разрешение жить вместе с ним, пробовать создать семью.