Читать интересную книгу Поэты и убийство - Robert van Gulik

– Да, Шао, вот ваше стихотворение! Очень высоко, но я все-таки могу прочитать его. Чудесная классическая манера!

– Я ковыляю на костылях цитат из древних, – сказал академик. – И все же можно было найти для моего стихотворения место получше. Да, я теперь припоминаю. Советник назвал ту нашу встречу «Собрание под облаками». Есть у кого-нибудь предложения, как назвать нашу встречу этой ночью?

– «Собрание в тумане» – промолвил хриплый голос. Это был могильщик Лу, поднимающийся по ступеням в своей прежней винно-красной рясе с черными краями.

– Очень хорошо, – отозвался придворный поэт, – Туман действительно поднимается. Посмотрите, как он ползет между деревьев!

– Не это я хотел сказать, – заметил могильщик.

– Будем надеяться, что скоро взойдет луна, – сказал судья Ди. – Праздник Середины Осени посвящен луне.

Слуги разлили вино. Покрытый красным лаком стол вблизи балюстрады заставили блюдами с холодными закусками. Начальник уезда приветствовал гостей:

– Почтительно кланяюсь всем вам на «Собрании в тумане»! Угощение немудреное, деревенское, и поэтому я предлагаю, чтобы все расселись, не обращая внимания на условности.

И все же он вел себя настолько осторожно, что не предложил академику кресло справа от себя, а придворному поэту – по левую руку. Вечер был прохладен, слуги набросили на кресла, подбитые ватой, покрывала, а на каменный пол поставили деревянные подставки для ног. Судья Ди сидел напротив своего друга, между поэтессой и могильщиком Лу. Принесли большие блюда с дымящимися клецками. Старший повар Ло, очевидно, понял, что в эту свежую ночь на утесе никто не будет слишком налегать на холодные закуски. Две служанки снова налили гостям вино. Могильщик выпил его одним глотком и хриплым голосом сказал:

– Поднялся высоко. Видел золотого фазана и двух раскачивающихся на деревьях гиббонов. А также лиса. Очень большого. Он…

– Надеюсь, сегодня вы нас избавите от своих устрашающих лисьих историй, могильщик, – прервала его, улыбаясь, поэтесса. И обращаясь к судье:

– Прошлый раз, когда мы встретились в Озерном уезде, от его рассказов у нас у всех мурашки бегали по коже.

Судья подумал, что сейчас она выглядела здоровее, чем в полдень. Может быть, из-за тщательно наложенных румян и белил.

Могильщик вперился в нее своими выпученными глазами.

– Временами я обладаю двойным зрением, – спокойно сказал он, – Если я рассказываю окружающим то, что вижу, то отчасти из хвастовства, а отчасти для того, чтобы избавиться от страха. Потому что мне не нравится то, что я вижу. Я предпочитаю наблюдать за животными. На лоне природы.

Судью Ди поразило, что могильщик в несвойственном ему подавленном настроении.

– На моем предыдущем посту, в Ханюани, – заметил судья, – в лесу, за домом, где я жил, было много гиббонов. И каждое утро, во время чаепития на боковой галерее, я наблюдал за ними.

Могильщик медленно произнес:

– Любовь к животным – это хорошо. Никто не знает, каким животным он был в прежнем воплощении и в какое переселится душа при своем новом рождении.

– Думаю, начальник уезда, вы были некогда свирепым тигром, – свысока заметила поэтесса, обращаясь к судье Ди.

– Скорее, сторожевой собакой, сударыня, – ответил судья. И повернувшись к могильщику:

– Однажды я услышал от вас, что вы не буддист. Однако верите в переселение душ?

– Конечно! Почему некоторые люди от рождения и до гроба живут в безвылазной нищете? Или почему дитя умирает мучительной смертью? Единственное объяснение: они искупают грехи своего прежнего воплощения. Как могут Высшие Силы ожидать от нас, что в течение всего лишь одной жизни мы успеем покаяться за все зло, что сотворили?

– Нет-нет, Ло! – в их разговор ворвался голос академика. – Я настаиваю, чтобы ты прочитал одно из своих веселых любовных стихотворений. Подтверди репутацию истинного любовника!

– Ло – любовник любви, – сухо проговорила поэтесса. – Он играет со многими, но лишен дара любить одну.

– Не слишком любезное замечание в адрес нашего дорогого хозяина, – отозвался придворный поэт. – Юлань, вместо штрафа вы прочтете одно из ваших стихотворений.

– Не буду читать любовные стихи. Никогда больше. Но для вас одно напишу.

Начальник Ло подозвал домоправителя и показал на приставной столик, где были чернила и бумага. Судья Ди заметил, что его друг побледнел. Видимо, замечание поэтессы задело его за живое. Домоправитель выбирал лист бумаги, но тут академик воскликнул:

– Наша великая Юлань не станет писать свои бессмертные стихи на жалком клочке бумаги. Пишите на этом столбе, чтобы ваше стихотворение было врезано в дерево, и им восхищались бы те, кто будет жить после нас.

Поэтесса пожала плечами. Встав, она подошла к ближайшему столбу. Служанка несла за ней квадратную чернильницу и кисточку. Вторая стояла рядом со свечой. Юлань ощупала столб и нашла гладкую поверхность. И вновь судью поразили ее тонкие, нервные пальцы. Она смочила кисточку в чернильнице и написала четкими, изысканными иероглифами:

Тщетно при свете лампы ищу я Для стихотворения точное слово. Бесконечна ночь без сна И отпугивает одинокое одеяло. А в соседнем саду Мягко шуршит осенняя листва. И через кисею на окне Уныло светит луна.

– Ха! – воскликнул академик, – В четырех двустишиях – вся грусть осени. Наша поэтесса прощена. Давайте за нее выпьем!

Не раз еще они дружно пили, пока слуги разносили новые блюда с горячим. Настала ночь, из ущелья поднимался сырой туман, на утесе похолодало, и по четырем углам зала были расставлены четыре большие медные жаровни с горящими углями. Темные облака затянули луну. Рассеянно смотревший на сияние светильников начальник Ло вдруг подался вперед.

– Какого черта эти трое солдат разводят костер там, под деревьями?

– Они – мои стражники, начальник уезда, – спокойно сказала ему поэтесса.

– Наглые негодяи! – закричал Ло. – Я немедленно…

– Ваше слово-приказ, лишь пока я нахожусь в вашем доме, – торопливо напомнила она.

– А-а-а… гм. Да, ясно, – запнулся Ло. И с раздражением спросил:

– Домоправитель, а где карп в кисло-сладком соусе?

Судья Ди собственноручно налил Юлани вина и сказал ей:

– Мой друг Ло дал мне свои заметки по делу, которое ведется против вас, сударыня. Он думает, что мне удастся помочь вам подготовить план своей защиты. Я не очень хорошо пишу, но специально изучал правовые документы и…

Поэтесса ответила:

– Я ценю ваши добрые намерения, сударь. Но шесть недель, проведенных в различных тюрьмах, дали мне время, чтобы взвесить сильные стороны моей позиции. Хотя у меня и нет ваших обширных знаний правовой фразеологии, я все же убеждена, что сумею самостоятельно подготовиться к защите. Позвольте мне налить вам!

– Не будь дурой, Юлань, – с неожиданной резкостью вмешался могильщик,

– У Ди заслуженная репутация в этой области.

– Меня удивило, – продолжал Ди, – почему никто не придал значения тому обстоятельству, что дело было возбуждено на основании анонимного письма. Мне не удалось найти свидетельств тому, что кто-то задумывался над вопросом: а как анонимщик узнал о закопанном теле? Письмо сочинил превосходно образованный человек, и это исключает членов воровской шайки. Сударыня, у вас нет каких-либо предположений, кто он?

– Если бы были, – бросила она, – я высказала бы их судьям. Она допила свое вино и неожиданно прибавила:

– А может быть, и нет.

Наступило молчание. Его наконец прервал придворный поэт, сухо заметивший:

– Непоследовательность – привилегия красивой и талантливой женщины. Пью за вас, Юлань!

– Присоединяюсь к тосту, – рявкнул академик. Все рассмеялись, но судья подумал, что звучал этот смех фальшиво. Гости пили много, но ему было известно их потрясающее умение пить и пока что ни один из них не утратил выдержки. Только в глазах поэтессы вспыхивал лихорадочный блеск; казалось, она на грани срыва. Судье нужно было разговорить Юлань, ибо ее загадочное замечание позволяло думать, что кого-то она все же подозревает и что особа, которую она подозревает, находится здесь, за этим столом.

– Уличающая вас анонимка, сударыня, – не успокаивался Ди, – напомнила мне письмо, написанное здесь, в Чинхуа, восемнадцать лет назад. То письмо привело к падению генерала Мо Телина. И оно также было написано весьма образованным человеком.

Она метнула в него настороженный взгляд и, подняв изогнутые брови, переспросила:

– Восемнадцать лет назад? Это не звучит многообещающе.

– Я столкнулся с лицом, причастным к делу генерала. Правда, косвенно. И все же в ходе нашего разговора кое-что забрезжило. Выплыла фигура дочери генерала от одной из наложниц. По фамилии Сун.

Он оглянулся на могильщика. Но, похоже, толстяк монах не прислушивался. Он налегал на вегетарианское блюдо из запеченных побегов бамбука. И академик, и придворный поэт слушали, но на их лицах был написан лишь вежливый интерес. Уголком глаза он заметил изумление на лице сидевшей рядом поэтессы. Он произвел быстрый подсчет в уме: в то время ей было двенадцать лет. По всей видимости, кто-то ей рассказывал об этом деле. Кто-то знающий. Могильщик положил на стол свои палочки.