В моем же случае не нужно даже задумываться о последствиях. Все и так яснее ясного.
Господи, дай мне силу противиться искушению. К тебе взываю…
Тишина в ответ на мой беззвучный вопль. Тяжелая давящая тишина. И ни единого проблеска света перед глазами. Одна лишь только тягучая мгла.
Тяжело дыша, я смотрел на кинжал. По спине бежали крупные капли пота. Я уже не чувствовал царящего в этом месте давящего тумана зла. Я вообще ничего не чувствовал. В моем мире остался только я да этот кинжал. И еще яростная борьба, разрывающая на части душу и бросающая меня попеременно то в жар, то в холод.
Если б в этот момент меня почуял какой-нибудь представитель бесчисленной нечисти, будь то оборотень, вампир или даже тупой полуразложившийся мертвяк. он мог бы прикончить меня без особых проблем. Я все равно ничего не видел, не слышал и не осязал. Я был полностью поглощен самим собой, разрываясь на части и не зная, как мне выбраться из этого порочного круга. И, возможно, в этот момент даже смерть я воспринял бы как благо…
Но никого не было. Бесконечно опасный, кровожадный, не прощающий ошибок старый город в этот момент будто вымер. Попрятались в старые заплесневелые подвалы вампиры, отступили в свои логова оборотни, временно вернулись в небытие бесшумно скользящие между домами призраки.
Если б я не был в этот момент полностью поглощен внутренней борьбой, то неизбежно обратил бы внимание на эту в высшей степени необычную тишину. И, может быть, даже подумал бы, что это вовсе даже не случайное явление.
Но я был занят.
А между тем решение было уже принято.
Мои пальцы медленно сомкнулись вокруг источающей ледяной холод рукояти.
Я прекрасно знал, что это ловушка. Я прекрасно знал, что ни в коем случае не должен брать этот кинжал. Я прекрасно знал, что, вступая в сделку с тьмой, тем самым теряю душу…
Но, тем не менее когда я выпрямился, в моей руке незримым угольно-черным светом пылал неведомо какими путями вытащенный в этот мир кусочек самого ада.
Слаб человек, и тьма всегда знает, как лучше подцепить его на крючок. Моим крючком стала мечта о настоящем, наделенном сверхъестественными силами оружии. Чистильщика Алексея Суханова поймали, как какого-то пескаря, подсунув приманку — кусок зачарованного металла…
Но будь все проклято, я не буду сожалеть об этом!
Правую ладонь едва ощутимо пощипывало. Истекающая из кинжала тьма искала дорогу в мою душу. Все тело ломило как после хорошей драки. Но мозг работал как никогда четко.
Итак, я взял его. Я принял тьму. И пусть Господь меня за это осудит: что сделано, то сделано… Но что же дальше?
Я не могу принести эту штуку в город. Меня задержит первый же патруль. Первый же церковник, едва только увидев меня, опрометью кинется звонить в инквизицию. А уж с черными крестами разговор у меня вряд ли сложится удачно, если только я сразу же не отрекусь, если не припаду к стопам, если не заплачу горькими слезами раскаяния.
А я отрекусь? Припаду? Заплачу?
Нет.
Во всяком случае, не добровольно. Только принуждать меня и не будут — не те времена. Не Средневековье же у нас.
Хочешь упорствовать? Да ради Бога… или ради Рогатого, если тебе это больше нравится. Костры у нас пылают по-прежнему. И горят на них тела грешников, допустивших тьму в город или, пуще того, принесших ее на своих плечах. Не заживо, конечно, горят, не как это было в прежние времена — мы же не варвары. Пожалуйте, вот вам смертельная инъекция, вот быстродействующий яд, вот пуля, в конце концов. Выбирайте… Только, пожалуйста, побыстрее, пока печи в городском крематории не остыли.
Что же мне делать?..
Обхватив закаменевшими пальцами холодную рукоять кинжала, я медленно выпрямился. Еще раз осмотрелся по сторонам. И вышел из пустой пыльной квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь.
* * *
Может быть, я был немного не в форме. Может быть, я все еще не пришел в себя после обнаружения столь необычной находки в столь заурядном месте. Или допускаю, эта самая находка, которую я боялся даже выпустить из рук, уже окончательно замутила мне мозги.
Не знаю.
Как бы то ни было, приближение опасности я так и не почувствовал. А ведь между тем опасность явно наличествовала…
Всего в нескольких метрах от меня стоял вампир. Точнее, не вампир, а вампирша — девушка лет, наверное, двадцати, не больше. Вернее, двадцать ей было, когда она попала в лапы к одному из здешних кровососов, когда умерла, отдав ненасытной твари всю свою кровь до капли. Сколько ей было сейчас, сказать трудно— у мертвых возраст не столь очевиден. Вампиры, к примеру, теоретически могут существовать почти вечно. Если, конечно, им есть, чем поддерживать это самое существование.
Впрочем, эта девушка явно стала вампиром недавно. Было сразу видно, что она еще совсем неопытная, глупая и не успевшая толком привыкнуть к своей новой не жизни. Она еще не понимала, что молодые вампиры, если они, конечно, хотят стать вампирами старыми, на промысел выходят исключительно по ночам. И с чистильщиками стараются по возможности не связываться. Им все-таки достает соображения понять, что вооруженные мечами люди могут оборвать даже ту ничтожную и нуждающуюся в регулярной кровавой подпитке ниточку, что связывает их с этим миром…
Эта же вампирша неписаных правил, очевидно, не знала. А может быть, из дневного убежища ее выгнал нестерпимый, гложущий внутренности голод, который и заставил ее напасть на столь опасную и непредсказуемую добычу, как человек в кожаной куртке и с мечом за спиной. Такое тоже было вполне возможно, тем более, что выглядела вампирша просто до бесстыдства тощей.
Только вот я не собирался становиться ее обедом.
Отскочив назад, я резко выдернул из ножен меч и моментально принял боевую стойку, готовясь встретить холодной сталью любую агрессию. Конечно, железо — не самое лучшее оружие против вампиров, но если посечь эту тварь, то прежде, чем она регенерирует, у меня хватит времени вколотить ей между ребер пару осиновых колышков… Или перерезать глотку найденным в доме кинжалом. Почему-то я уверен, что это подействует ничуть не хуже.
Держа в одной руке меч, а в другой кинжал, я молча смотрел на вампиршу.
А вампирша смотрела на меня. Бледная, худая, одетая в рваные остатки какого-то костюмчика, болтавшиеся на ней как на вешалке, она застыла в той пугающей своей абсолютной неподвижностью позе, которую могут принимать только мертвые. Грудь ее не вздымалась — мертвым не нужно дышать, сердце не билось — мертвым вообще не нужно сердце. И только глаза — черные как ночь, бездонные, затягивающие, — только глаза казались еще живыми. И еще — они безмолвно молили меня о помощи…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});