В СССР Лидия Хаиндрова приехала в 1947 году вместе с многими русскими, устремившимися после войны на Родину, что называется, при первой возможности, не задумываясь о том, что может их ожидать в России, хотя по примерам близких и далеких людей было уже достоверно известно, как сложится жизнь на Родине, о которой они так тосковали. Поселилась Хаиндрова в Краснодаре, где в 1976 году вышел сборник ее сгихов «Даты, даты…». Она умерла в 1986 году на 7б-м году жизни.
О Лидии Хаиндровой и Ларисе Андерсен (довольно часто встречается написание Ларисса Андерсон) вспоминает в своей книге «Пересекая границы» Елена Якобсон, встретившаяся с ними в литературном объединении «Чураевка» в начале 1930-х годов: «Царили на собраниях «Чураевки» две молодые поэтессы — Лариса Андерсен и Лидия Хаиндрова. Лариса была красивой, высокой и стройной. Ее прекрасное лицо с серо-зелеными глазами всегда имело несколько отрешенное выражение (мне кажется, она была очень близорука, а носить очки не хотела). Она сама знала, что красива, и принимала ухаживания мужчин так же естественно, как королева принимает выражения преданности от своих подданных. Лидия тоже была довольно привлекательной и имела свой круг поклонников».
Лариса Андерсен родилась в Хабаровске в 1914 году и попала в Харбин позже, чем те, о ком уже шла речь. Став членом кружка «Молодая Чураевка», печаталась в различных периодических изданиях. А еще, по воспоминаниям Ю. Крузенштерн-Петерец, «в течение пятнадцати с лишним лет она была звездой дальневосточной эстрады, танцевала в оперетте, иногда в больших балетных постановках». Позже она переехала в Шанхай, а в 1950-х годах уехала на Таити, а затем вышла замуж и отправилась во Францию, где живет до сих пор в городе Иссанжо.
Стихи Ларисы Андерсен относятся к лучшим образцам русской любовной лирики XX века.
Так старательно на могиле,Улыбаясь, цисты цветут…То, что мы не договорили,Сиротливо блуждает тут.Вот и я, улыбаясь людям,Прохожу по земным лугам…Хороню, что когда-то будемВсе мы в этом безмолвном — «там». До конца никому не вверясь,Не страдая и не любя,Я пройду до последней двери.Отделяющей от тебя.
Андерсен написала короткое предисловие к книге Ольги Ильиной-Лаиль «Восточная нить», и можно только догадываться, какая горькая и светлая одновременно грусть продиктовала поэтессе строки: «Обнимаю, заранее радуюсь изданию книги по-русски и желаю ему успеха».
Наверное, Господь внял молитве из ее раннего стихотворения «Огоньки… огоньки… огоньки…», заканчивающегося строками:
Научи же меня, без тоски,Успокоенным сердцем молиться,
— и научил искренне радоваться тому, что хоть кто-то из давних времен ее юности возвращается в Россию, на Родину — стихами, прозой, воспоминаниями.
В мемуарной книге Наталии Ильиной «Дороги» читаю: «В двадцатые годы еще хранилась инерция прежней жизни. Была квартира, скромная, но как-никак трехкомнатная, с ванной, окна выходили в палисадник, и палисадник считался нашим. В квартире этой часто собирались литераторы, заброшенные эмигрантской волной в Харбин: Арсений Несмелов, Леонид Ещин, Всеволод Н. Иванов, Борис Бета… И Сергей Алымов там промелькнул, и Петров-Скиталец… Они ужинали, пили водку, читали стихи — свои и чужие. В те годы квартира моих родителей была центром харбинской литературной жизни: все пишущее, все одаренное непременно проходило через этот дом… Видимо, притягательная сила квартиры объяснялась тем, что литературу мать любила, понимала, у нее был тонкий вкус и чувство слова».
Екатерине Дмитриевне Воейковой-Ильиной харбинские поэты посвящали стихи — разные: шутливые и серьезные, лирические, но непременно такие, в которых тоска по оставленной Родине и надежда на встречу с ней занимали едва ли не самое важное место.
Вот, например, что написал в 1924 году Всеволод Н. Иванов:
Моя пленительная муза,Вопрос к тебе тревожный есть:Не суждена ли нам французаВесьма сомнительная честь.И после нашей жизни бурной.Вдали от нам родной страны.Быть может, будем мы фигурным,Китайским гробом почтены?Над нами, может быть, заскачетФлейт, бубнов пляшущий мотив.И тело бедное означитЗапутанный иероглиф.Но почему при мысли этойНевольно чувствуется страх?Не жить нам с песней недопетойВ далеких и чужих гробах.Ведь взор бесстрашно опускаяВ татарщины тяжелый сон,Ты слышишь, муза дорогая.Ветров над волжских перезвон…Былые сны тяжки и долги —Ты настоящее прославь:Излучины зеленой Волги,И Кострому, и Ярославль.О, память, память… Помоги мне…Еще стихи, еще портрет…Слился друг с другом в вечном гимнеВновь повторяемый куплет…И Византии достиженья —В рубинах золотой узор.Кремлевских башен изощренья,Девичий из-под плата взор.Лови степную кобылицу,Поэт. В телегу запрягай.Вернемся, знаю я, в столицу,В наш выстраданный сердцем рай.В страну, где спят в церквах святые,Где по утрам синее мгла.Когда везде поют РоссиюЗаутреней колокола…Где вы увидите под гребнем.Что в тусклом серебре виски,И позабудете в деревнеГода изгнанья и тоски.И тучною поэта пенье,Насмешливый, капризный рок.Когда под волн ночных кипеньеСверкал вдали Владивосток.
Эти строки в эмигрантском бытии 1920-х годов, так близко — рукой подать! — от потерянной Родины, вызывали очень сильные эмоции. Строки вспыхивали от строк, подобно искрам, чтение затягивалось чуть ли не на всю ночь, потому что о слишком дорогом говорили в этом кружке.
О потерянном рае.
И, естественно, никто тогда и не мог подумать, что тот рай, о котором все они грезили в мечтах, потерян навсегда. А если кому-то и суждено вернуться, то совсем в другое место, менее всего напоминающее рай…
Кто знает, может быть, именно здесь, в этом доме с палисадником, после ужина с водкой, впервые прозвучали из уст Арсения Несмелова строки, наполнявшие душу тоской и отчаянием, которые Наталия Ильина вспоминала не раз в своей жизни:
…И здесь, на самом берегу реки,Которой в мире нет непостоянней,В глухом окаменении тоскиЖивут стареющие россияне.И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам,В селенье, исчезающем бесследно,По воскресеньям православный храмРастерянно подъемлет голос медный.
В мемуарах «Русская поэзия и литературная жизнь Харбина и Шанхая, 1930–1950», принадлежащих перу Валерия Перелешина, одного из самых известных поэтов «Чураевки», описана жизнь русского поэта в Харбине — молодого, талантливого и нищего. Лишенные Родины, эти молодые люди держались, как за последний бастион, за русскую культуру — они боготворили великих поэтов России и, по словам Елены Якобсон, «не сомневались в том, что они — тоже русские поэты». Поэтические собрания «Чураевки» назывались «Вечера под зеленой лампой».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});