Читать интересную книгу Шифр Шекспира - Дженнифер Ли Кэррелл

— Стало быть, с мужчиной. Кто таков?

— Один нужный человек.

— Надеюсь, он хорошо стреляет, — мрачно произнес сэр Генри. — В общем, я дам тебе знать, если выясню что-нибудь еще, а ты сообщи, когда вернешься. Береги себя. — Тревога в его голосе мало обнадеживала. Не успела я попрощаться, как он отключился. Еще какое-то время я смотрела на телефон со смесью грусти и облегчения в душе. Сэр Генри столько для меня сделал и продолжал делать, а я даже не поблагодарила, не объяснилась. Интересно, не это ли называют предательством? Я решила пока заткнуть голос совести. В конце концов, никакого обмана не было, и найдется еще время рассказать сэру Генри всю правду.

Если я вообще ее когда-нибудь узнаю.

— Ты, случаем, не меня имела в виду под «нужным человеком»? — спросил Бен, когда я вручила ему телефон.

— Сэр Генри надеется, что ты хорошо стреляешь. Это так?

— Само собой.

— Откуда?

— Долгая практика.

— Я, между прочим, о себе рассказала. Теперь твоя очередь. — Он не ответил, и я продолжила сама, добавляя свежевыясненные подробности: — Ты владеешь серьезной охранной фирмой, умеешь выслеживать и заметать следы. Хороший стрелок с долгой практикой, но в армии не был, точнее, «был не совсем». На полицейского ты не похож — иначе не стал бы юлить. Значит, я должна выбрать между И РА и воз- душным десантом?

Этот укол попал в цель.

— Я что, похож на ирландца?

— Два часа назад ты был похож на Элвиса.

— Может, я и есть Элвис?

— Или отставник-разведчик, — сказала я, тряхнув головой. — Точно, кто-то из этой братии.

— «Я — всего-навсего ищейка», — заворковал он, что на фоне «Ю-Ту» звучало кошмарно.

Поняв, что откровений не будет, я передала ему слова сэра Генри насчет заключения токсикологов. Бен резко умолк.

— Теперь ясно, почему Синклер хочет взять тебя на поводок, — стал размышлять он вслух. — Сейчас, когда убийство доказано, меньше всего ему нужен второй труп, да еще всякие доморощенные сыщики, которые так любят крутиться под ногами.

У аризонской границы мы остановились заправиться в городке под названием Мескит. Я сходила умыться и сполоснуть порез на руке. Потом, на кассе, купила дешевую серебряную цепочку (настоящей индейской работы, по словам продавца). К топу брошь нельзя было приколоть: тонкая ткань слишком сильно провисала под ее весом, а пиджак я больше надевать не собиралась. Поэтому я застегнула булавку и пропустила цепочку в отверстие. Брошь повисла кривовато и определенно портила линию выреза, но мне нравилось чувствовать ее на груди.

Мы въехали в Аризону по узкой расселине, вырезанной в известняке какой-то речушкой. Белые скалы так сильно нависли над дорогой, что казалось, будто земля схватила нас своей пастью и вот-вот раздавит. Когда мы взобрались на пустынное плоскогорье Юты, солнце уже садилось, отбрасывая все более длинные тени и сбавляя накал.

Вскоре Бен свернул с автострады. Машину подбросило на бордюре и с грохотом прокатило по грунтовой. Мы протряслись до какого-то загона и встали среди тополей, заслоненных от трассы небольшим холмом.

— Элвис готов покинуть здание, — произнес Бен, выключив зажигание и выйдя из машины, чтобы пошарить в сумке на заднем сиденье. — Позвонят из Парижа — дай знать. — И с охапкой одежды в руках отправился за дерево.

Впервые я не стала ему возражать. На дне сумки отыскались сарафан и сандалии. Я просеменила к другому дереву, за которым начинался спуск к мелководной заводи, на ходу вылезая из отсыревших джинсов и лайкрового топа. Лифчик и трусики тоже отсырели, поэтому пришлось избавиться и от них. Какой-то миг я стояла совсем раздетой — в лучах заходящего солнца, приглаживая руками волосы и нежась под дуновением ветерка с можжевеловым ароматом. Потом захрустели ветки — Бен возвращался к машине, и я бросилась натягивать платье.

— Новорожденная Афродита, — произнес Бен, увидев, как я поднимаюсь по склону.

— Похоже, кроме того, что у нас здесь не океан, — съязвила я. — И, насколько я знаю, никого не оскопили, чтобы сбить для меня пену[22].

— В первый раз вижу девушку, которая так мастерски портит комплименты, — сказал он слегка удивленно. — Обижайся — не обижайся, а тебе все равно очень идет.

— Поехали, — ответила я.

Едва наступили сумерки, мы прибыли в Седар-Сити, угнездившийся в подножии красных утесов между национальными парками Брайс и Сион. Его главный проспект был типичной для Запада застройки — уродливым нагромождением мотелей, автозаправок и торговых рядов. Чуть поодаль, однако, в квартале от этого «Бродвея» расположился аккуратный мормонский городок, где ряды домов перемежались почти такой же ширины улицами — точь-в-точь как заповедовал Брайем Янг[23]: чтобы дать развернуться каравану фургонов. В Бостоне, устало подумала я, эти улицы живо превратились бы в четырехполосные скоростные шоссе, а здесь большей частью пустовали. Вдоль обочин со временем протянулись ровные газоны, разрослись кряжистые клены. В стороне от дороги стояли дома в тюдоровском или сельском стилях, опоясанные верандами и увитые плетистыми розами. У краев тротуаров по глубоким канавам бежали с гор ручьи, так что весь городок оглашался звонким журчанием.

Въехав на территорию университета южной Юты, мы сразу же очутились на гигантской парковке, разбитой на время Шекспировского фестиваля. Бен медленно выбрался из машины, протирая глаза, как будто они его подвели: за изгибом лектория шестидесятых годов проступали контуры елизаветинского театра. Его крыша была крыта дранкой, а не соломой, зато желтые фонари, точь-в-точь как факелы на ветру, бросали на нее колеблющиеся блики.

Афиши возвещали, что сегодня дают «Ромео и Джульетту». Я завистливо глянула на театр, не тронутый пожаром, и побежала вокруг лектория, направляясь в еловую рощицу. Среди колючих лап уже залегла черная ночь, и я как будто ослепла на миг, нырнув в темноту. Но вот впереди послышался чей-то смех. За деревьями нам открылась широкая лужайка позади театра. Многолюдная толпа высыпала на траву, расселась по скамейкам, кое-кто даже устроился в ветвях. Жуя пироги и пирожные, они зачарованно смотрели, как группа балагуров-актеров в зеленом пробирается к театру, попутно разыгрывая водевиль о Юлии Ап-Чхизаре, потерянном платке и сопливом Бруте. Между зрителями прохаживались торговки снедью в длинных юбках и кружевных корсажах и выкрикивали, не обращая внимания на лицедеев: «А вот кому горяченьких пышек?» или «Сладкое — сладким!».

Действо подобралось совсем близко. Свистя и прихлопывая, актеры пустились в пляс, но тут сзади прогудел рожок, и веселая компания, все так же танцуя, исчезла за воротами театра. Публика встала, отряхнулась и пошла за ними.

Через минуту мы остались одни в сгущающейся темноте. Бен глазел вслед толпе. Я одернула его, указав на домик по ту сторону зеленой лощины — самых что ни на есть тюдоровских времен: точную копию стратфордского «дома, где родился Шекспир», вплоть до рыжеватого цвета стен и соломы на крыше.

— Вот и архив, — сказала я.

Он был еще прекраснее, чем я помнила. Через лощину, мимо маленького пруда и плакучей ивы на берегу вилась лестница. Раньше ее не было, как и цветов, все еще белеющих в сумерках, высаженных куртинками, как в английских садиках, хотя сами растения принадлежали к местной флоре — водосбор, кастиллея и живокость. У кромки воды сверкнул золотым боком карп-кои, загадочный, как русалка.

К этому домику напротив я рвалась с тех пор, как вытащила его из памяти, стоя среди стеллажей «Гарвардской книги» в двадцати пяти сотнях миль отсюда. Но сейчас мне расхотелось идти вперед. Остаться у пруда значило бы всегда верить в то, что ответ скрывается по другую сторону лужайки, за толстой дубовой дверью. А что, если его там нет?

Пока я колебалась, над соломенной кровлей взошла луна. Театр выжидательно притих.

Я не знала, чего дожидаюсь — может, очередных фанфар. Как бы то ни было, все разрешилось просто: дверь дома отворилась и на порог вышла женщина. Ее длинные волосы отливали в лунном свете. Она встала к нам спиной, поворачивая ключ в замке, но даже издали было видно, что кожа у нее смуглая, с красноватым оттенком, как земля Юты.

— Ya' at' eeh, — тихо произнесла я. Единственное, что мне запомнилось из языка навахо: «Здравствуй».

Она на миг задержала дыхание, а потом обернулась. Ее чуть широкоскулое улыбчивое лицо поражало красотой. Максин Том, дочь навахо и пайюте, отлично смотрелась бы и среди завсегдатаев столичных клубов, как была — в широкой юбке, рубашке на молнии, смешных кедах, с крошечным «гвоздиком» в носу, но только здесь чувствовала себя как дома, в невероятном городке-гибриде, где смешались шекспировская Англия и американский Юг.

Казалось, невероятное сопровождало ее всю жизнь. Я познакомилась с ней, когда поступала в Гарвард, — она училась на выпускном курсе. Мне тогда казалось — одареннее человека нет, и я была не одинока в своем мнении. Предложения о работе валились на нее с почти неприличной частотой, а ведь шекспировед — профессия не самая востребованная. В результате из кипы вакансий она выбрала одну — место младшего преподавателя английского языка и директора маленького архива среди скал и можжевельников засушливого плоскогорья Юты.