том, что держава Зархана и Низара начала давать слабину, и правитель Индрайи раздумывал над завоевательным походом, так что войска могли ему самому в любой момент пригодиться.
Всё это печалило меня и моих спутников, но Цун Даогао заверил нас, что синская армия и сама сдюжит эту борьбу, и война закончится нашей победой, пускай и не через полгода, как могла бы, пришли нам махарадж помощь, а через год. И куда важнее то, что возвращаемся мы не с пустыми руками, да ещё и о торговле условились, ибо казна нуждается в пополнении куда больше, нежели армия. Я с ним был не согласен, но спорить не стал. Да и кто я таков был тогда, чтоб это делать?
–
На двадцать третий день седьмого месяца мы со своими дарами и пышными проводами отбыли в обратный путь. И, хоть он и сулил нам вновь прежние опасности, мы к ним подготовились, и жаждали любой ценой поскорее вернуться на родину, по которой успели истосковаться. Мне самому ужасно хотелось сменить жар и зной Индрайи и Ганхандэ на прохладу и свежесть Цзыцзина и Цзиньгуанди, увидеться с моими родными, учителем и друзьями, отведать синских блюд и выпить рисового цзю. А ещё не терпелось написать о своих приключениях Маранчех. Посему я был преисполнен смелости и надежды.
В три дня мы добрались до той самой крепости у гор, где нас радушно приняли, позволили переночевать, а утром дали с собой чёрного козла, которого, достигнув Воющего ущелья спустя ещё дней шесть, мы принесли в жертву неупокоенным духам. Должно быть, это помогло, ибо в тот раз мы прошли беспрепятственно и без излишних страданий, отчего я вконец уверился, что дело было не в перепаде высот, иначе б худо мне стало и на обратном пути. Когда мы встали лагерем у того самого озера, где пустыня примыкала к горам, я спросил мастера, можем ли мы облегчить страдания душам погибших в этих местах, но он ответил мне, что кое-что наверняка сделать можно, но узнать имена и заслуги всех он бы надежды не питал. Тогда я пообещал себе заняться этим, едва мы вернемся в столицу, и попросил его помочь, ежли ему это будет не в тягость. Он насмешливо мне улыбнулся, но не отказал.
Наутро, сделав как можно большие запасы чистой воды, мы направились прямиком к оазису Чунху, выставив дозорных со всех сторон, дабы те подавали сигналы при малейшем подозрительном движении. Но то ль помогли молитвы богине Ни-Яй в облике древней Баху, то ль я и впрямь убил единственного и последнего Пустынного Червя, то ль просто отбил у него и его сородичей, коли они были, всякую охоту с нами связываться, а ни в пути до Чунху, ни после ни одна подобная тварь нас не побеспокоила более, хоть каждый наш день, а ночи — особливо, проходили в тревоге.
Должно быть, воспоминания о встрече с Хорхоем освежили и мои воспоминания о той, что помогла мне его одолеть. Во всяком случае, когда мы, набрав воды и из озера, и из колодца в Чунху, отправились к следующему оазису, я понадеялся на то, что нас ждут благие вести из Тайяна. И возблагодарил богов, когда от людей командира Лай, уже совсем одичавших в своих шалашах, мы узнали о том, что Тайян был освобожден синскими войсками, а отряды маньчжаней отброшены далеко в степи и к холмам на западе. Утром мы, забрав людей из оазиса, направились прямиком к освобожденному поселению.
–
Тайяна мы достигли через несколько часов после рассвета, примерно в час Змеи на пятнадцатый день восьмого месяца, и нас встречали как героев. Цун Даогао разместил нас в крепости и объявил, что со своей частью нашего общего дела он справился, и дальше ему надлежит заниматься своими воинскими обязанности. С нами он пошлёт свежий отряд и своего гонца, но сам останется в Тайяне, и решать, когда мы продолжим дальнейший путь, теперь только господину Гувэй. Но тот оттягивать возвращение в столицу не пожелал, и сказал, что всем даст выспаться, но не позже часа Лошади надобно нам отбыть в Цзыцзин.
Спорить с этим планом не стал даже я, ни про себя, ни тем паче вслух. А уж когда посол пообещал, что уж в моем родном городе мы вдоволь отдохнем, пробыв там день иль даже два, возликовал окончательно. А потому, когда после сытного завтрака все пошли отдыхать перед новой долгой дорогой, я, ни мгновения не сомневаясь, побрел на поиски старухи Богдо, о которой говорила мне хули-цзин.
Считается средь учёных мужей, что самое раннее шанрэньское поселение возникло на этом месте ещё в конце правления Чи-ди, и называлось изначально Цаоюань Бянцуй, ибо тогда ещё место это не было таким пустынным, и вокруг стелились луга и редколесья. Позже название это сократили до просто Цаоюань. Поселение было разрушено в конце Эпохи Мятежников, а восстановили его уже в годы правления великого императора Хуанцзинь Хэйхуцзы на заре становления Син и нарекли Тайяном. Но в те времена он уже окружен был выжженными зноем степями, и к нему подбиралась пустыня, посему ему и дали такое наименованье — Тайян, в напоминание о палящем солнце.
Немногочисленные дома и общественные здания в селении сложены из саманных кирпичей, и крыши их покрыты соломой, а крепость построена из блоков песчаника. Улочки же, занесенные песком, не отмечены ничем, окромя стен окружающих их строений, и те порой стояли так плотно, что можно было свернуть не туда и заплутать, а там уж зайти в тупик и потом возвращаться, рискуя заблудиться вновь.
Потому не мудрено, что даже в этом небольшом поселении, в полтора раза меньше, чем вся Пасчимадвара, я отыскал нужное место лишь через полчаса или час бесплодных плутаний. И ведь ещё вдобавок мало кто знал о той старухе, иль делали вид, что не знают, ибо тот, кто указал мне, как её найти, сказал, что у неё слава колдуньи и шаманки, и сама она чужеземка, не то из маньчжаней, не то из хээрханей, не то из числа рими[1]. Посоветовал мне с нею не связываться, но и отговаривать не стал, когда я настоял на том, что мне нужно её непременно отыскать. С его подсказками я и нашёл нужный мне дом на краю Тайяна.
Дом тот был в