В то же время чувствовалось, что столь продолжительное отвлечение от главного дела своей тогдашней жизни его сильно измучило, и он сразу же по прибытии в Сольвычегодск 27 февраля 1909 г. стал готовить побег. Впрочем, его страдания и лишения чередовались с радостями бытия: в Сольвычегодске он среди всяк исаак менделевичей и давид пиньковичей нашел свою очередную подругу жизни. Ею стала родившаяся в Одессе херсонская дворянка-католичка, 23-летняя Стефания Леандровна Петровская, загремевшая в ссылку по случаю. Срок пребывания в ссылке этой любимой женщины товарища Джугашвили скоро закончился, и она отбыла не в одесский собственный отчий дом, а в Баку, чтобы там ожидать, когда ее суженый каким-нибудь образом освободится от оков самодержавия и прибудет на Каспий продолжать свое святое дело.
К своему побегу товарищ Коба готовился очень тщательно: чтобы обеспечить себя деньгами, собрал добровольные взносы с сольвычегодских ссыльных (по другим данным, проявил себя незаурядным шулером и обыграл в карты товарищей, сорвав кон в 70 рублей) и запасся маскировочным гардеробом.
Когда наступил день «Х», товарищ Коба в близлежащей деревне переоделся в подаренный ему местной учительницей сарафан (интересно, сбрил ли при этом дурик усы) и в веселой прогулочной компании с песнями отправился по Вычегде на лодке в Котлас. Таким образом, товарищ Коба предвосхитил легендарную уловку Керенского в использовании для побега женского платья. (Хотя говорят, что Керенскому использование женского платья для побега из захваченного бандитами Питера было приписано злыми большевистскими языками, а на самом деле глава Временного правительства удирал во фраке или в смокинге.) А товарищ Коба тогда благополучно прибыл в Котлас, снял сарафан и сел в поезд, идущий в Вятку, где пересел на петербургский состав, и 26 июня 1909 г. поздно вечером прибыл в столицу империи, а дней через десять отправился к месту своего ареста – в Баку.
Просматривая материалы, касающиеся истории российской социал-демократии, можно заметить, что большевики, да и другие бандиты, считавшие себя «революционерами», слетались в Баку, как мухи на мед. Причина этого явления заключается в том, что если Ташкент был городом хлебным, то Баку был городом денежным. Деньги в этом городе и его окрестностях фонтанировали из земли, а большевики очень любили деньги. Некоторые из них, вроде Шаумяна, даже иногда работали на нефтедобывающих предприятиях. Но большинство работать не стремилось, стараясь получить деньги, не прикладая рук. Впоследствии большевики придумали свои сказки о том, как некоторые «прогрессивные капиталисты», ненавидевшие царский режим, сами несли большевикам деньги, веря, что они изменят их жизнь. (Как они ее изменили, мы знаем.)
В действительности всё было немного не так, а вернее – совсем не так. Среди хозяев и промышленных менеджеров того времени были, конечно, недовольные такой архаичной формой правления, как самодержавие, не поспевающей за быстро развивающимся бизнесом и не отвечающей многим его потребностям, но вряд ли кто-нибудь из этих жаждавших перемен «страдальцев» (кроме нескольких душевнобольных) мог даже подумать, что режим, обещаемый большевиками, создаст для их деятельности более благоприятные условия. Получение с них «денег для революции» было, по сути дела, результатом бандитско-мафиозного крышевания прибыльных производств, только роль крестных отцов, донов, воров в законе, смотрящих и уголовных авторитетов здесь исполняли «честные» большевистские функционеры типа товарища Кобы, которые торговали обещаниями не создавать на заводах, фабриках, шахтах, приисках силами «революционных» рабочих всякого рода бордельеро, несущих неисчислимые убытки хозяевам, и выполняли свои обещания, объясняя свои «уступки» тактическими соображениями. В результате, в таких местах, как Баку, в отличие от бедных Имеретии, Картли, Самегрело и других грузинских провинций, денег хватало и на видимость «партийной работы», и на печатание «революционного» подтир-папира, и на подкуп филеров (в случае необходимости), и на сытую жизнь самих рыцарей революции. Вот почему нефтяной Баку был для этих рыцарей чем-то вроде Бобруйска для детей лейтенанта Шмидта.
Сам товарищ Коба прибыл в Баку в середине июля 1909 года и сразу же погрузился в «работу». В охранке на этот раз ему была почему-то присвоена кличка Молочный, объяснить которую можно только тем, что из-за трудностей доставки в Баку кахетинских и имеретинских вин вождь перешел на молоко. Документы же себе он выправил на имя Оганеза Ваграновича Тотомянца. По полицейским отчетам за Тотомянцем был установлен довольно плотный надзор, который почему-то осуществляли филеры давно и лично знакомые с Джугашвили. Как отмечают историки большевистского движения в Закавказье типа Лаврентия Павловича Берии, с выходом товарища Кобы на работу в Баку сразу же активизировалась деятельность Бакинской организации РСДРП. Однако эти историки почему-то не сообщают, что уже через неделю-другую этой активной деятельности в местном большевизме начались провалы и аресты. Почему-то в самый разгар такого рода осложнений товарищ Коба 12 сентября 1909 г. вдруг уехал в Тифлис, где принявший его филер Уличный знал его как Кобу и Сосо и потому последнюю фамилию вождя – Тотомянц – в своих донесениях даже не упоминал.
Побузотерив пару дней в Тифлисе, создавая для большевиков видимость полезной деятельности, на что купилась даже многоопытная товарищ Стасова, товарищ Коба возвратился в Баку. Почему-то сразу же по его прибытии на брега Каспия в среде большевистских рыцарей стали распространяться слухи о скором провале очередной подпольной типографии. Вскоре эти слухи пополнились именами трех провокаторов, и товарищ Коба немедленно (29 сентября 1909 г.) издал листовку, позорящую изменников рабочему делу.
В середине октября 1909 года в Баку приехал еще один славный грузинский подпольщик – Алеша Джапаридзе (в действительности Джапаридзе был Прокофием, но, чтобы запутать дьявола, стал называть себя именем Алеша, ставшим его партийной кличкой). Узнав о прибытии Алеши и, естественно, его бакинский адрес, полицейский (помощник пристава) пришел его арестовывать, но на находившегося там же Тотомянца (товарища Кобу) страж порядка почему-то внимания не обратил, и тот, по-дружески попрощавшись со всеми участниками этой сцены, спокойно ушел, и вскоре уехал в Тифлис. Следом за ним помчалась телеграмма бакинской охранки о его путешествии на запад вдоль Куры. Однако, послав эту телеграмму, Бакинское охранное отделение, по-видимому, испугалось, что их тифлисские коллеги схватят товарища Кобу и сорвут бакинскую полицейскую игру, в которой вождь участвовал в качестве весьма важного игрока. Поэтому в Тифлис помчалась следующая депеша: «Арест Кобы безусловно нежелателен ввиду грозящего провала агентуры и потери освещения предстоящей ликвидации местной организации и ее техники».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});