Читать интересную книгу Нортенгерское аббатство - Джейн Остин

– Дорогая мисс Морланд, – сказал Генри, – не допускаете ли вы в трогательной заботе о своем брате маленькой ошибки? Не заходите ли слишком далеко? Будет ли он вам признателен – от своего имени или от имени мисс Торп – за предположение, что на ее привязанность или, по крайней мере, на ее достойное поведение можно полагаться лишь в отсутствие капитана Тилни? Разве он вправе ей верить только тогда, когда она в одиночестве? Разве ее сердце предано ему только оттого, что его не добивался никто другой? Этого он думать не может, и, вы согласитесь, он бы не хотел, чтобы так думали вы. Я не буду говорить: «Не тревожьтесь», – ибо знаю, насколько вы в эту минуту встревожены. Но постарайтесь тревожиться по возможности меньше. Вы не сомневаетесь во взаимной привязанности вашего брата и вашей подруги. Положитесь же на эту привязанность в том, что они не дадут друг другу повода для ревности. Положитесь на нее в том, что между ними не будет настоящей размолвки. Их сердца открыты друг другу так, как они не могут открыться вам. Они знают точно, чего вправе требовать и что можно перенести. И верьте, что они позволят себе дразнить друг друга лишь до тех пор, пока это не станет им неприятно.

Видя, что она остается расстроенной и печальной, он добавил:

– Хотя Фредерик не уезжает из Бата с нами, он здесь пробудет недолго – может быть, всего несколько дней после нашего отъезда. Отпуск его скоро кончится, и ему придется вернуться в полк. И что станется тогда с их знакомством? В офицерской столовой будут пить за здоровье Изабеллы Торп две недели, а сама она с вашим братом – смеяться над страстью бедного Тилни месяц.

Кэтрин больше не противилась стремлению ее успокоить. Она не уступала ему на протяжении всего разговора, но под конец сдалась. Генри Тилни должен все знать лучше ее. Она упрекала себя за то, что встревожилась до такой степени, и решила никогда больше не относиться к этому вопросу столь серьезно.

Поведение Изабеллы при их прощальной встрече укрепило ее в этом решении. Последний вечер пребывания Кэтрин в Бате Торпы провели на Палтни-стрит, и между женихом и невестой не произошло ничего, что могло бы возбудить в душе Кэтрин беспокойство или внушить ей перед отъездом дурные предчувствия. Джеймс был в превосходном настроении, а Изабелла выглядела вполне безмятежной. Главным владевшим ею чувством была нежная привязанность к ее подруге. Но в подобную минуту это можно было понять. Один раз она ответила жениху резкостью, в другой – отняла у него руку. Но Кэтрин помнила рассуждения Генри и сочла это проявлением умеренного кокетства. Объятия, слезы и клятвы, которыми прекрасные леди обменялись при прощании, легко можно себе представить.

Глава XX

Мистеру и миссис Аллен было грустно расстаться со своей юной подопечной: благодаря ее покладистому и веселому нраву они всегда дорожили ее обществом, а в заботах о ее удовольствиях сами получали немало радости. Однако путешествие с мисс Тилни сулило ей столько счастья, что они не могли ей в нем отказать. К тому же через неделю они сами уезжали из Бата, так что ее отсутствие должно было ощущаться совсем недолго. Мистер Аллен проводил Кэтрин до Мильсом-стрит, где ей предстояло позавтракать, и убедился, что новые друзья приняли ее с большим радушием. Но сама она пришла в такое волнение, сознавая себя теперь как бы членом их семьи, и так боялась вызвать их неодобрение, допустив хотя бы малейшую оплошность, что из-за неловкости в первые минуты чуть было не захотела вернуться с мистером Алленом на Палтни-стрит.

Обращение с ней мисс Тилни и улыбки Генри несколько ослабили ее скованность. И все же она чувствовала себя далеко не свободно. Беспрестанные знаки внимания со стороны генерала также не помогали ей обрести уверенность. Напротив, ей казалось, сколь это ни выглядело нелепо, что, если бы он меньше ее замечал, ей стало бы только легче. Его забота об ее удобствах, его настойчивые просьбы, чтобы она больше ела, сопровождавшиеся непрестанными опасениями, что она ничего не находит себе по вкусу, – при том, что она еще никогда не видела подобного разнообразия блюд за завтраком, – все это ни на секунду не позволяло ей забыть, что она в доме гостья. Она считала, что совершенно не заслуживает такого внимания, и не знала, как ей на него отвечать.

Она не обрела уверенности ни когда генерал стал проявлять нетерпение по поводу отсутствия капитана Тилни, ни когда он выразил неудовольствие его опозданием после его прихода. Ее покоробила чрезмерная суровость, с которой отец упрекал сына, и это ощущение сделалось особенно острым, когда оказалось, что главным поводом для выговора явилась она сама, поскольку медлительность капитана была расценена как знак невнимания к гостье. Тем самым она попала в особенно неловкое положение, ибо, сочувствуя Фредерику, не могла рассчитывать на доброжелательность с его стороны.

Капитан выслушал отца молча и не пытался оправдываться, чем подтвердил ее опасения, что связанная с Изабеллой душевная озабоченность вызвала у него бессонницу, по причине которой он так поздно поднялся. Это был первый случай, когда ей пришлось провести значительное время в его обществе, и она хотела воспользоваться этим, чтобы составить о нем какое-то мнение. Но в присутствии отца капитан почти не разговаривал. И даже позднее он, видимо, был настолько не в духе, что она не услышала от него ничего, кроме слов, брошенных им его сестре:

– Как же я буду счастлив, когда вы наконец уедете!

Суета сборов не содержала ничего приятного. Часы пробили десять, когда только вынесли сундуки. Между тем по расчетам генерала им к этому времени уже следовало покинуть Мильсом-стрит. Его шинель, – хотя ему должны были ее принести, чтобы он мог сразу ее надеть, – оказалась в шарабане, в котором ему предстояло ехать с Генри. Среднее сиденье в карете не было выдвинуто, хотя ехать в ней должны были три человека, причем служанка мисс Тилни так все загромоздила узлами и свертками, что мисс Морланд негде было устроиться. Подсаживая ее, генерал настолько этим встревожился, что ей лишь с трудом удалось спасти свой новый письменный прибор от того, чтобы его не вышвырнули на панель. Однако в конце концов дверца за тремя особами женского пола захлопнулась и четверка прекрасно откормленных помещичьих лошадей двинулась бодрым аллюром, которым обычно пробегала тридцать миль до аббатства, разделенные в этот раз на два перегона. Настроение Кэтрин после отъезда сразу улучшилось – в обществе мисс Тилни она не ощущала ни малейшей неловкости. И, видя перед собой незнакомую дорогу, с аббатством впереди и шарабаном сзади, она простилась с Батом без всякого сожаления и проезжала каждую милю, заранее предвкушая начало следующей. Наступившая затем остановка – скука двухчасового привала в «Маленькой Франции», в течение которого можно было только есть, не испытывая голода, и прогуливаться ничего не наблюдая, несколько охладила ее восторг по поводу езды в щегольской карете с четверкой в упряжке и размеренно приподымающимися на стременах форейторами в нарядных ливреях, сопровождаемой многочисленными ловко сидящими в седле всадниками. Если бы во время остановки все шло гладко промедление не было бы столь неприятно. Но генерал Тилни, несмотря на то, что он был таким превосходным человеком, как будто нарочно портил настроение своим детям, так что в его присутствии никто почти не разговаривал. Наблюдая за ним, замечая его недовольство всем, чем располагала гостиница, и его раздражительность по отношению к гостиничной прислуге, Кэтрин проникалась перед ним все большей и большей робостью и чувствовала, что два часа привала превращаются для нее как бы в четыре. Наконец все же распоряжение об отъезде было отдано. И к большому удивлению Кэтрин, генерал предложил ей оставшуюся часть пути проехать вместо него в шарабане своего сына, поскольку погода, мол, стоит отличная и ему бы хотелось, чтобы она увидела вокруг как можно больше.

Вспомнив мнение мистера Аллена относительно прогулок с молодыми людьми в открытых экипажах, она покраснела и хотела было отказаться. Однако, тут же рассудив, что генерал Тилни не мог предложить ей чего-то неподобающего, она уже через несколько минут уселась в шарабан бок о бок с Генри, почувствовав себя счастливейшим существом в мире. Карета с четверкой лошадей катила, конечно, очень величественно, но была такой громоздкой и требовала стольких хлопот – Кэтрин не могла забыть двухчасовой остановки в «Маленькой Франции». Шарабану хватило бы и половины этого времени, и его легкие лошадки были настолько проворны, что если бы генерал не пожелал прокладывать ему путь в своей карете, он обогнал бы ее за полминуты. Однако преимущества шарабана заключались не только в упряжке. Генри правил им так искусно, спокойно, без всякой суетливости, не рисуясь перед спутницей, не покрикивая на лошадей – столь непохоже на некоего возницу-джентльмена, с которым она имела возможность его сравнить! И шляпа сидела на нем так ладно, и – множество пелерин на его плаще выглядели так значительно! Кататься с ним в экипаже, как и танцевать с ним, было величайшим из земных наслаждений. А вдобавок ко всем прочим радостям, она еще удостоилась его комплимента. По крайней мере, он выразил ей благодарность за согласие погостить у его сестры, которое, оказывается, явилось свидетельством подлинной дружбы, заслуживающей подлинной признательности. Элинор, по его словам, живется очень несладко – она лишена женского общества, а во время нередких отлучек отца остается порой в полном одиночестве.