Сцену снимет оператор. Девушку уже выбрали, и она, не показывая лица, вертится вокруг своей оси, выпуская дым сигаретой, зажатой между ног, посредством сокращения вагины. Я никогда не видела этого эпизода, но говорят, он отвратителен. Я знакома только с английской версией фильма, в которой эта сцена была вырезана по цензурным причинам или из соображений хорошего вкуса. В ряде стран — среди которых и Франция, — где все было сохранено, во время сеансов закрывали объектив. О сцене мало писали и говорили, она забыта, и не без основания.
Фильм постигла первая катастрофа. Для съемок моего возвращения в город Джасту понадобился желтый «ягуар» типа Е, а за рулем должен был сидеть мой муж Даниэль. Актрисам не положено иметь таких капризов. Наконец отыскали единственную модель в стране. Прелестная спортивная машина, яркая, как тюльпан, с огромным капотом и двумя смехотворными креслицами. После каждого возвращения этого великолепно бегающего авто шофер богатого хозяина с гордостью чистит его до блеска.
— А он дорогой? — с любопытством интересуюсь я.
— Целое состояние! Весь наш бюджет! — смеется продюсер, запретивший всем без исключения даже близко подходить к машине.
Мой не в меру разгорячившийся муж слишком пришпорил эту диковину, и на скалистом холме она сложилась пополам после впечатляющего фланирующего полета. Я смотрю на все это с изумлением праздного зеваки. Продюсер задыхается от гнева и выходит из себя. На незадачливого шофера Даниэля, оглушенного ударом, сконфуженного, так и сыплются ругательства. Он во всем винит мощность машины. «Ягуар» не был застрахован, заплатить нам нечем, всему конец. Я думаю, что если бы в фильме не оставалось больше сцен с Даниэлем, то Ив, продюсер, прямо сейчас придушил бы его собственными руками!
Джаст любит свободу, он художник, он изобретателен и хочет сменить внешний декор. Во время прогулок он случайно набрел на водопад потрясающей красоты, а вокруг — райские пейзажи. Джаста вдохновляют эти брызжущие, пенящиеся воды, «как они красиво ниспадают». Съемочная группа следует за ним. Марика и я становимся похожими на кудахтающих от восторга простушек-наяд среди изобильной природы, похожей на нас, девственной и дикой.
Недолгим оказался наш отдых на водах. Всех арестовали силы правопорядка в униформе. Сперва я приняла это за шутку, потом — за импровизированную сцену в совершенно реалистичном стиле, со статистами в прекрасно пошитых костюмах. Но, увы, нас грубо вернули к реальности, и наядам пришлось отправиться в полицию прямо в неглиже.
Джаста, как дьявольского подстрекателя, посадили за решетку. Полицейские хотят конфисковать пленку. Хитроумному оператору удалось спрятать ее, всучив им маленький кусочек чистой бобины. Мы без разрешения вторглись в запретные владения. С водопада к нам спустился монах, потрясая воздетой к небу рукой с куском размокшей земли, стекавшей по запястью, он громко выкрикивал что-то, но никто его не понял. Мы даже не сообразили, какого он вероисповедания, и прогнали его со съемочной площадки. А снимали мы на святой земле. Монах вопил о невиданном кощунстве под носом у властей. Нам предъявили обвинение в аморальности. Эти тайцы в шлемах лают на нас, как псы. Я хочу уехать отсюда, я едва прикрыта пеньюаром, шутка слишком затянулась. А не проверить, действуют ли мои чары в этой части света?
— Мне надо вернуться к водопаду, я потеряла босоножку! — говорю я, улыбаясь, недовольно надуваю губки и хлопаю ресницами.
Ответ мне тут же переводят.
— Если ты не прикроешь свою ……, никаких босоножек больше вообще никогда не увидишь!
И эти люди возобновляют свои крики, уже не останавливаясь, а переводчик отказывается передавать их выражения. Извиняясь, он говорит на безупречном французском, что полицейские изрыгают нецензурную ругань. Могу себе вообразить… Шлюха? Грязная свинья? Так меня оскорбляют впервые. Я сохраняю спокойствие, любезность, я послушно отступаю, опускаю глазки, прикрываюсь, закутываюсь, насколько это возможно, в свой пеньюар, я хочу испариться. Джаста без конца допрашивают, ему приходится много раз называть свою фамилию измучившим его полицейским. Настроение у всех мерзкое. Страна идиллической природы в одночасье превратилась в средоточье лицемерных, суровых, беззаконных репрессий. Я чувствую себя в опасности. Но боюсь это показать. Аморальность? Это правда, все происходящее аморально. Сейчас меня арестуют, осудят, посадят, и правда будет на их стороне.
У оборотистого продюсера есть в запасе идеи, он активизирует контакты с посольством, связывается с принцем. Мы будем официально выкуплены. Свободу нам вернут деньги.
Принц предлагает продолжать съемки на его студиях в Бангкоке. Джаст с благодарностью соглашается.
Мы уедем после того, как снимем последнюю натурную сцену, и это как раз то, чего я боялась с самого начала. Я знаю, мне ее никогда не сыграть. Я в щекотливом положении. Это опаснее, чем разнузданный эротизм: эпизод с верховой ездой. Ну что же, признаюсь, я говорила неправду, мне ни разу в жизни не приходилось залезать на лошадь. Что будет? Не отберут же у меня роль Эмманюэль из-за нескольких секунд скачек по рисовым полям! Джаст качает головой, продюсер ворчит. А чего от меня надо-то? Похотливых ужимок во время скачки галопом? Сцена задумана крупным планом, так ведь можно снять и издалека. Я вспоминаю, что в фильме «Вива Мария!» Брижит Бардо скакала на макете лошади. Меня поднимают на смех. Главный оператор Ричард Судзуки, единственный среди нас кавалерист, коротко стриженный, как и я, надевает мое весеннее платьице и скачет на коне лицом к заходящему солнцу, так что его будет видно только со спины. Я его морально поддерживаю, как только могу, поддакиваю издалека, а наградой за все ему будет мой безумный и виноватый хохот, многократно усиленный рупором.
Все почти закончено, но тут встает проблема. Джаст не знает, чем завершить фильм. Какой финал у этой истории без истории? Какое фото станет последним аккордом всего альбома? Еще один эпизод? Ударная сцена, неожиданная и снова шоковая? Решили, что я буду заниматься любовью сразу с двумя мужчинами. Это будет символом эмансипации Эмманюэль, ее зрелости, тут она уже с головой окунается в невинное сладострастие, которому не будет конца… Я соглашаюсь на этот эпизод, который Джаст расписывает мне как метафизический эпилог. Сцена вдохновенная, короткая, романтическая. Я согласна на такой финал.
Вся последняя сцена — один мой крупный план. Мне дали полную свободу делать все, что я хочу. В кадре только мое лицо. Я кутаю шею в боа, надеваю побрякушки, в волосах перья — как у легкомысленной дамочки, я густо крашу глаза толстым карандашом, мои ресницы одеты в траур.
— Траур по твоей юности! — объясняет Джаст-концептуалист. — Эмманюэль выросла!
Нет, это