Иззи начала называть Ли «Александром Великим»: она осыпала его комплиментами и не уставала повторять, что он гений. «Иззи была знакома с Баския и Уорхолом, и они оба высоко ценили ее, – говорит Детмар. – Поэтому для двадцатитрехлетнего Маккуина ее поддержка была чрезвычайно важна».[291] Костюмы работы Маккуина появились на шести полосах ноябрьского номера Vogue 1992 года в репортаже, озаглавленном «Далеко за «Холмами» (по строке из баллады Гэри Мура); по словам одного комментатора, любому другому пришлось бы заплатить за публикацию несколько десятков тысяч фунтов, «но молодой Александр Маккуин получил известность бесплатно».[292]
Между Ли и Изабеллой, которую он любил называть помесью торговки рыбой с рынка Биллингсгейт и Лукреции Борджиа, установилась тесная связь. Они говорили по телефону не меньше четырех раз в день, а когда оказывались вместе, окружающие тут же слышали их смех, гнусное, непристойное кудахтанье. Изабелла приглашала его на ужины с Хуссейном Чалаяном, Рифатом Эзбеком, Филипом Трейси, Маноло Блаником и им подобными. Сама она часто наведывалась в Стратфорд и пила чай с Джойс Маккуин, с которой подружилась. «У нее отличное чувство юмора и типично маккуиновские голубые глаза, – говорила Изабелла о Джойс. – Она очень миловидна и не лезет за словом в карман. По-моему, Александр очень похож на мать». В том же интервью, взятом в 2005 году, Изабелла описывает характер своего друга. «В те дни он был совершенно таким же, как сейчас, очень забавным, очень остроумным, одновременно грубым и мягким – он до сих пор сохранил это замечательное сочетание хрупкости и силы».[293]
Примерно в то же время Изабелле захотелось купить несколько нижних юбок работы Ревы Мивасагара, но Маккуин, узнав об этом, пришел в дурное настроение: он ревновал. Летом 1992 года отношения между двумя молодыми людьми, жившими на Олдерни-стрит, начали портиться. Рева узнал, что Ли не только регулярно читал его органайзер, но и стал носить, а потом воровать его нижнее белье. Вполне понятно, такие поступки «бесили» Реву.[294] «Из-за чего-то он ужасно злился, и у нас происходили частые ссоры, которые заканчивались примирениями, – вспоминает Рева. – Так, он не убирался на кухне; однажды я обмолвился о том, что он не выполняет свою часть работы по дому, сказал, что мать его, наверное, баловала, и он сказал: «Не смей ничего вякать о моей матери!» – а я ответил: «Ты просто не хочешь за собой убираться». Тогда он схватил портновские ножницы и ткнул ими в меня. Я побежал наверх, он погнался за мной; мне пришлось запереться у себя в спальне. Он то и дело пытался кольнуть меня ножницами. Тогда я понял, что пора убираться оттуда».[295]
В попытке как-то успокоиться, прийти в себя Рева написал одному другу в Париж и рассказал об отвратительной атмосфере, сложившейся дома. Французский друг в ответ кое-что посоветовал; прочитав письмо, Рева старательно порвал его на мелкие клочки и бросил в корзину для мусора в своей комнате. Однажды, когда Ревы не было дома, Ли зашел в его комнату, достал клочки из корзины и соединил их. Маккуин прочел, что «с ним очень трудно ужиться» и что Рева «хочет уйти».[296] В доме воцарилось молчание, похожее на ядовитый газ; встречаясь в коридоре или на лестнице, они не смотрели друг другу в глаза. «Наконец он вызвал Изабеллу и попросил ее выгнать меня», – вспоминает Рева.[297]
Через несколько месяцев, когда Рева вернулся в Центральный колледж Святого Мартина, он увидел там Ли с каким-то знакомым и поздоровался. «Но Ли задрал нос и прошел мимо, – рассказывал он. – И больше мы ни разу друг с другом не разговаривали. По-моему, Ли прекрасно знал, чего хочет, чего добивается в будущем».[298]
Из Пимлико Маккуин переехал южнее, в Тутинг, в двухэтажный дом на Лессингэм-авеню, 169, который снимал Саймон Англесс. Саймон жил наверху, а Ли он отдал первый этаж. Там у него были спальня и студия-мастерская, где стояла его швейная машина. Чаще всего его можно было найти в мастерской; он работал среди рулонов ткани. Изабелла звонила довольно часто; если к телефону подходил Саймон, она произносила всего одно слово: «Александр». Саймон отвечал: «Нет, это Саймон», – но Изабелла упорно повторяла, произнося среднее имя Маккуина по слогам. «Я говорил: «Ну, ты и грубиянка!» – а Ли, смеясь, высовывал голову из комнаты», – вспоминает Саймон.[299]
Тем летом Саймон и Ли, которые всегда были добрыми друзьями, проводили вместе много времени; плавали в открытом бассейне, потом сидели у воды и пили пиво и снова прыгали в воду, изображая синхронное плавание под водой. Кроме того, оба любили природу; Ли нравилось, когда Саймон возвращался от родителей, живших на границе Уилтшира и Беркшира, со связкой фазанов или куропаток. Птиц они ощипывали и съедали. Фазаньими перьями отделывали платья, а из вороньих перьев и фазаньих лапок делали серьги. Саймон познакомил Ли со своим другом Шоном Лином, который с пятнадцати лет учился на ювелира в квартале Хаттон-Гарден; он изучал традиционное английское ювелирное дело. Их первая встреча произошла в пабе «Три гончих» на Грик-стрит, где в те времена часто собирались студенты и выпускники колледжа Святого Мартина. Шон заметил, что Ли довольно застенчив; он попытался растормошить его. Однако вскоре Ли понял, что в обществе Шона можно чувствовать себя совершенно свободно. Они втроем развлекались в «Воксхолл Таверн», пабе для геев на юге Лондона, где Ли выпивал бутылочку-другую сидра «Дятел», ходили в «Белый лебедь» на Майл-Энд-Роуд или в такие гей-клубы, как «Рай» или «Холодильник» в Брикстоне. Шон вспоминает, как в Тутинге Ли работал на заднем дворе до тех пор, пока дворик не стал напоминать место катастрофы: земля была покрыта силиконом, гипсом, растения замазаны красной краской. Именно в Тутинге Ли впервые прочел Саймону Англессу «Сто двадцать дней Содома» маркиза де Сада. «Ему нравилось, как сюжет в книге разворачивается постепенно, как увеличивается накал страстей», – вспоминает Саймон.[300] Маккуина привлекало перечисление сексуальных извращений и пыток, которые де Сад написал за тридцать семь дней 1785 года, пока сидел в Бастилии. Читая книгу, которую автор назвал «самым непристойным рассказом с Сотворения мира»,[301] он наслаждался описаниям «простых страстей» (не включающих в себя проникновения, например, мастурбацию в присутствии семилетних девочек, питье мочи, поедание фекалий); «сложных страстей» (изнасилование детей, инцест, флагелляция); «преступных страстей» (увечья, насилие над трехлетними девочками) и «кровавых страстей» (сдирание с детей заживо кожи, потрошение беременных женщин, мастурбация при виде пыток над подростками). «Маркиз де Сад оказал на меня большое влияние… по-моему, он великий философ и великий представитель своего времени, тогда как многие считали его всего лишь извращенцем, – говорил Маккуин Дэвиду Боуи. – Под его влиянием я имею в виду то, что он заставляет мыслить… Меня это немного пугает. Так же думаю и я…»[302]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});