Устюга, я не ощутил особого удивления. И не позволил себе и тени надежды на лучшее.
Если смотреть сверху и со стороны, Лицей производил приятное впечатление. Даже отличное.
Если нарисовать его в плане, то территория музея ограничивалась шестигранником из крепостных стен. Вокруг него раскинулась городская застройка. Характерная для этого мира — большие двух и трех этажные жилые дома с огромными огородами на заднем дворе и множеством хозпостроек. Высота крепостных стен Лицея меня не впечатлила — не выше кремлевских в Москве. Но гораздо толще. Видимо, стены были построены с расчетом на оборону от гридней. И для гридней — достаточно широкие чтобы на стене могло разойтись и три бонехода, а широкие пандусы были, чтобы они туда могли взобраться. На каждом углу внешних стен — хищная башенка, в середине каждого сегмента стены — приземистое мощное укрепление с воротами. Но стены были длинные. Очень длинные. На глазок я определил длину каждой стороны крепостного шестиугольника километра в полтора.
В центре защищенного пространства, пушистым белым облаком, резко констатируя со строгостью крепостных стен, стоял вычурный дворец с несколькими огромными куполами и множеством высоких, ажурных башенок. Прям как у Тадж-Махала.
Это и был главный корпус. Витиеватые украшения, колонны — на отделки не экономили. Немного более строгими были явно построенные позже корпуса, распиханные по углам остальной территории Лицея. Главный корпус окружал сад. Строгие линии деревьев сменялись занесенными снегом лабиринтами из аккуратно подстриженных кустов, я различил темные линии сложно переплетенных, геометрических фигур из фонтанов и клумб. Вся эта красота только угадывалась под снегом, но она уже впечатляет. А ведь там наверняка есть множество мелких деталей, не видимых сверху. Зато была видна паутина дорожек и россыпь жемчужно-белых беседок, арок, фонтанчиков среди множества укромных местечек.
— Красиво, — вырвалось у меня.
— А где Царский Музеум? — спросила Ширин у Распутина. Тот озадаченно посмотрел на неё. Действительно, ей то какое дело? Но старец ответил:
— Воон тот купол с серебряным шпилем, видишь? С фасада еще галерея гениев с крыльями? Большие такие? Видишь? Вот, там.
— А можно туда сходить, посмотреть? — выдохнула с надеждой Ширин.
— Можно. Но не сейчас, — Распутин строго посмотрел на нас с Миленой. — Сейчас высадимся у главного входа. Нас сразу к Канцлеру отведут. Говорить, только когда спрашивают. А ты, — он ткнул в меня грязным от оружейной гари пальцем, — вообще лучше молчи, как…
— Как невеста про детей? Как муж про заначку? Как Милена про ножи? Как вор на деле? Как… — попытался я ему помочь.
— Просто молчи, — тяжело вздохнув, сказал Распутин. Подумал и добавил:
— Вообще рта не раскрывай. Только, если уж Канцлер тебя напрямую спросит.
Лебезить перед Канцлером — как назывался тут глава Лицея — я был не намерен. Но и срать себе в штаны тоже смысла не видел. Поэтому совет старца принял к исполнению.
Едва мы приземлились на старательно очищенную от снега площадь перед главным входом, появились строгие мужчины в длинных белых пальто с массивными, надраенными до золотого свечения, бронзовыми пуговицами и накладками на грудь. Все как на подбор — высокие, бородатые, аккуратные и с саблями на поясе.
Уважительно выслушав просьбу Распутина о немедленной встрече с Канцлером, они кивнули, взяли нас в коробочку и провели внутрь. Оногур и Ширин мягко оттеснили в людскую, а мы втроем, пройдя через анфиладу комнат наполненных невыносимо броской, по настоящему имперской роскошью, попали в зал ожиданий. Потолки были такие, что два гридня могли бы друг на друга встать и еще место останется. Под потолком ярко светили хрустальные люстры — я подозревал в них магию. Слишком уж яркие, как светодиодные лампы. Пол из полированного белого камня, по стенам и потолку мраморные затейливые украшения, на стенах картины в массивных, резных, золоченых рамах.
Мрамор, золото и хрусталь. Немного вычурно, но внушает.
Мы с Миленой скромненько присели на покрытую белой кожей изящную кушетку, спрятанную между выступающими декоративными колоннами, увенчанных крылатыми скульптурами накаченных длинноволосых мужиков с мечами. Я невольно залюбовался — статуи были сделаны с талантом, не хуже этого вашего флорентийского Давида. Тот, кто их делал, был настоящим гением — он не только изваял статуи очень похожими на людей, но вдохнул в них жизнь, смог создать своё выражение на каждом каменном лице, умудрился обыграть текстуру камня, вписав его в свою работу. Я даже как будто жилки под мраморной кожей увидел. Я глянул на остальные статуи — крылатые красавцы попадались и по дороге сюда, а тут стояло аж восемь штук. Они были сильно выше человеческого роста, хотя то, что они стояли на высоких колоннах, скрадывало этот момент. И у каждого была своя поза. И у каждого огромный и широкий меч, немного отличный от других. Каждая статуя с характером. И мечи хорошо сделаны, как настоящие. Хоть и преувеличено огромные, но не бездумно — парусность у этих вертолетных лопастей была сносная, в принципе таким и гридень помахать бы мог…
— На голых мужиков пялишься? — хихикнула Милена.
— Сравниваю, — невозмутимо ответил я. И, после короткой паузы, запоздало добавил. — Мечи.
— У них больше! — озвучила она очевидное и снова хихикнула.
— Зато у меня изогнутый, — ответил я.
— Но крооохотный, — с притворной грустью протянула «племянница». Григорий мерял шагами комнату перед массивной дверью, чуть поодаль. Я кивнул на него, пытаясь увести разговор в сторону.
— А ты правда Гришина внучка?
— Правда! — Милена надула щечки, сделала бровки домиком и начала загибать пальчики. Выглядела она очаровательно, я не сразу понял, что она имитирует могучие мысленные усилия. — Пра, пра, пра, пра, — с каждым «пра» она загибала по пальчику. Когда на второй руке загнула мизинчик и большой, показа мне три пальца в жесте, на удивление знакомым мне по прошлой жизни. Только тот был неприличным и пальцев меньше.
— Вот столько раз «пра»! — ткнула она пальчиками мне в лицо. И быстро спрятала их — Гриша повернулся к нам, подошел поближе и велел:
— Не шушукайтесь!
Внезапно двери открылись. А я, честно говоря, настроился на долгое ожидание. Из двери выглянул особенно пышно разодетый слуга, слегка поклонился и сделал приглашающий жест.
Мы с Миленой вскочили, но швейцар сделал выверенный жест в нашу сторону, словно останавливая поток воздуха. Приглашен пока только Григорий. Мы послушно сели, проследив как наш взволнованный старец скрывается за высокими дверьми.
— Вся жизнь состоит из ожидания, — глубокомысленно изрек я.
— А кончается всегда неожиданно, — добавила Милена.
Все же, я немного нервничал. Старательно избегая взглядом статуй, я зацепился взглядом за висящую напротив нас картину. На ней была изображена битва.