Читать интересную книгу Товарищ Резак (СИ) - Горшенев Герман

Воевать я начал ещё в Финскую. С тех пор машин у меня было много, а забирать удавалось только имя. Ещё тогда, будучи глупыми необстрелянными мальчишками, мы, шутя, называли свой первый Т-28 «Зайкой». Мой полк зелёных юнцов рвался в бой, но пыл быстро охладили чудовищные потери. Особенно нашим Т-28 доставалось от ПТРов финнов, которые пробивали дополнительные башенки, и тонкую броню. Массивные пули отрывали ноги, руки и разрывали грудные клетки, залетали в смотровые щели, убивая экипаж. Финны даже снег перед позицией поливали водой, что-бы не выдавать себя облаком снежинок после выстрела. Увидеть и уничтожить врага было очень сложно. Тогда мы свою машину начали обвешивать железками, деревяшками, наспех красить белой побелкой, замазывая звезды и бортовые знаки. Меняли на спирт белые простыни и наволочки, что-бы наполнить их песком и мусором, навешивая на броню. Танк еле ползал. Дополнительные башни мы скрутили с погона, облегчая машину, и догружали наш Т-28 хламом, что удавалось найти.

В Зайку градом летели снаряды и выстрелы ПТРов, наволочки и пододеяльники с песком рвались в клочья, мешки с мусором отрывало от корпуса, разбрасывая железяки и деревяшки в стороны, но снаряды и тяжёлые пули противотанковых ружей теряли свою силу и искривляли траекторию. Об броню били сердечники снарядов и пуль ПТР. Железяки и куски мусора, кирпичи и камни выполняли свою роль на отлично. В тонкую броню зайки били массивные финские подарки, оставляя глубокие вмятины и одаривая нас градом мелкого крошева осколков с внутренней стороны. Куски метала впивались в кожу и ранили глаза, но уже массивные пули или снаряды не врывались внутрь танка, разрывая членов экипажа в клочья и калеча агрегаты машины, и больше не было страшных рикошетов, отрывающих руки и головы. Белый танк, обвешанный пододеяльниками с мусором и песком, кучей брёвен, что-бы пробираться через болото, мы тогда назвали Зайкой.

Обвешенная мусором Зайка выползала с утра в бой, и весь день давила врага, а вечером, в совершенно невменяемом состоянии мы вылазили из люков. Нас подхватывали однополчане, наспех умывали, кормили и отправляли спать, чтобы утром, в полностью техобслуженный, заправленный и снаряжённый танк мой экипаж вернуться, чтобы снова пойти в бой. Со всего полка народ тащил наволочки взамен разорванных и засыпал их песком и мусором, восполняя нашу защиту. За две недели боёв в нашем полку мы потеряли все машины кроме моей. Зайка, отягощённая мусором, еле ползала, за что мы были поставлены на особый контроль товарищем старшим политруком. Он орал на нас, что наша сила в несокрушимой атаке, и что мы празднуем труса, укрываясь за грудами хлама. Приказывал немедленно снять с танка мусор и грозил отдать нас под трибунал, за то, что мы замазали белой побелкой красные звёзды. Объяснить, что красные пятна на сверкающей поверхности девственного снега, как бельмо на глазу, мы так и не смогли.

Он говорил, что: «Это не по коммунистически! Человек должен принимать грудью опасности и скорость наша всё!».

После того, как в нашем полку через две недели боёв осталась на ходу всего лишь моя Зайка, из почти полусотни машин, к нам в полк пришёл сам комдив, в сопровождении человека в форме лётчика, без знаков отличия. Комполка и товарища старшего политрука вызвали на десятиминутный разговор. После разговора, наш командир сиял как начищенный самовар, а товарищ старший политрук обходил мою Заечку по большой дуге, в упор не замечая ни меня, ни тех кто крутился около танка.

Особенно досаждали ПТРы финнов, которые могли часами лежать в снегу, ожидая удобного момента для выстрела. Увидеть откуда вели огонь можно было с трудом. Два, а то и пять выстрелов попадало в танк, перед тем как мы успевали отреагировать. Тоненькая броня Т-28 пробивалась практически во всех проекциях, и только груды мусора не давали возможность уничтожить нашу Зайку.

Мы отвечали финнам взаимностью. На броне танка было привязано по десятку брёвен с обоих сторон. По мимо функции ослабить снаряды и пули противотанковых ружей, они нам нужны были, что-бы форсировать болота. Обмёрзшие топи наш танк разумеется проехать не мог, но мы привязывали стальной проволокой брёвна к гусеницам и как по гате, медленно, метр за метром, утопая в ледяной жиже, двигались по непроходимым заснеженным болотам, перетаскивая брёвна и перепривязывая их к тракам снова и снова.

Как-то, взяв на борт несколько пехотинцев и после упорной, по колено в стылой воде, работы по перетаскиванию брёвен, мы зашли финнам в тыл. Когда танк выехал из болота, мы очень удивились, увидев привязанных к деревьям ездовых лосей. Вот так, оказывается финны на лосях перевозят свои лёгкие орудия и ПТР. Но ещё больше нашему появлению удивились сами финны. Оказывается, где могут пройти финские лоси, могут пройти и советские танки. Пехота попрыгала с брони, коля штыками и проламывая прикладами головы, одуревших от неожиданности врагов, а Зайка рванулась к врагам, со всей возможной скоростью. Пока финны удивлялись, мы их наматывали на траки.

Та война закончилась, и моей Зайкой стала тридцатьчетвёрка. Мой экипаж получил этот танк вместо Т-28 и первое, что мы сделали, это написали имя на борту. Потом началась война с немцами и у меня было много танков. Они тоже были тридцать четвёрками. Очень и очень хороший танк, потом был ещё один и ещё один.

Имя «Зайка», это единственное, что можно было взять с предыдущего танка. Мне и себя целиком взять не удавалось. От того молодого лейтенанта, пришедшего в танковые войска, который гордился бронёй, которая его прикрывать должна и защищать, и давить врагов, осталось, наверное, если половина, то хорошо. На руках и лице точно уже ничего не осталось, всё новое, всё в шрамах. Хорошо хоть глаза остались, даже на ушах кончики обгорели. Шесть танков, четыре из них горел. В этом экипаже все хотя бы по паре раз горели. Тогда, в финскую, я думал, что попал в ад, но это было всего лишь лёгким приключением перед большой войной. Всё, что было там, это только было закалкой молодого и наивного лейтенанта перед настоящим врагом.

В войне с немцами потери были огромные. Особисты, угрюмые молчи-молчи, всегда недовольные и никому не верящие, и не считающие никого за людей уже не спрашивали меня что да как. Только выйдя с очередного госпиталя, я приходил в кабинет, где садился на табуретку в центре комнаты. Они окидывали меня взглядом, глядя на моё лицо, покрытое шрамами от ожёгов, недостающие мочки ушей и изуродованные руки. «Сколько раз горел?» — спрашивали они меня, и не дожидаясь ответа, открывали мою папку на нужных страницах, не утруждая себя чтением моего дела и ставили подписи и печати в нужных местах, перелистывая по несколько страниц разом. Затем я отправлялся за новым танком на завод или сразу на фронт.

Воспоминания о далёкой Финской и нынешней войне проносились в голове галопом, пока я наблюдал за жутким существом. Чудовище, после попадания бронебойного в упор, билось в агонии. Когти стучали по броне, а земля вокруг танка была изрыта лапами. Жизнь упорно не хотела уходить их уродливого тела, хотя раны были ужасными. Даже танк, уже бы давно стал грудой металла от прямого попадания в упор, но животное упорно цеплялось за жизнь. Я так не боялся никогда. В этом месте всё было пропитано ужасом. Прильнув к смотровой щели командирской башенки, я наблюдал, не зная, что делать дальше. Там, на войне, было понятно и даже когда обожжённого и воющего от боли, тебя клали на носилки, нужно было просто выздороветь, взять новый танк и воевать до победы. Здесь, было всё по-другому. Я, почему-то, был у верен что это не там. Здесь было страшно и непонятно.

Что делать с трупами моих товарищей, лежащими на дне танка, я пока не решил. Зайка грохнула об землю траками, но вроде всё обошлось. Каждый раз, сюда приходили чудовища всё больше и больше. Что это ещё за тварь? Спасала привычка, которая появилась в самом начале войны. Это были первые летние месяцы, когда, потеряв двух членов экипажа, я и радист, севший за рычаги, ехали по нашей родной земле непонятно куда, а вокруг были фашисты. Нам повезло залить полный бак из перевёрнутого взрывом трактора, а снаряды закончились ещё в первом бою с немецкими танками.