точки зрения этикета не есть хорошо. Мне как следователю её визит тоже не шибко понравился, терпеть не могу дилетантов, знающих о расследованиях лишь из романов да сериалов. Такие доморощенные сыщики мнят себя детективами не хуже Шерлока Холмса или Эрюля Пуаро, а на деле оказываются в лучшем случае очередным Лестрейдом. Да, следователю Елизавета Андреевна совершенно точно была не нужна, но как мужчина я её порыв понял и оценил. Лика бы тоже, случись что-то подобное с моими родными, в стороне не осталась и непременно пришла бы поддержать меня, посидела бы рядом, держа за руку. Или обняла бы сзади за плечи, прижавшись всем телом, как делала всегда, когда я приходил домой измочаленный, словно лимон после соковыжималки. Лика… Я опять, в миллиардный раз, не меньше, отчётливо увидел перед собой супругу, её блестящие глаза, вобравшие в себя всю синеву весеннего неба, её золотистые, словно солнечные лучи, волосы, её стройную фигуру, которой не нужны были никакие диеты. Лика, девочка моя родная, прости, что не смог тебя сохранить…
Я стиснул зубы, до побелевших костяшек сжал кулаки. Проклятие, да сколько же можно в самом деле! Не вспоминать, забыть, не сметь ворошить прошлое! Усилием воли я загнал образ жены в самый потаённый уголок сердца и вернулся к размышлениям о Елизавете Андреевне. Итак, во-первых, она проникла на место преступления, показав тем самым свою самоотверженность и импульсивность. Во-вторых, барышня оказалась дерзка на язык и при этом стыдлива. Как она покраснела, когда я её за руку взял, словно ничего подобного с ней ранее не происходило! А ведь жених имеется, коий, надо полагать, суженую свою под ручку прогуливал, а то и целовал украдкой. Предположение о том, что Елизавета Андреевна целовалась с женихом, как-то неприятно оцарапало. Конечно, Софья Витольдовна свою племянницу в обиду не даст, но всё-таки как бы не стала Елизавета Андреевна очередной невинной обманутой девицей, попавшей в сети соблазна и не сумевшей из них выпутаться. Помню: был в моей практике брачный аферист, умудрившийся официально вступить в брак с четырьмя девицами. Причём все его жёны были свято убеждены, что он им верен и любит только их и никого более, а этот аферист попался лишь благодаря пятой потенциальной супруге, патологически ревнивой, а потому маниакально подозрительной.
Я фыркнул, словно окаченный водой кот, головой мотнул. Право слово, что это за неуместная ностальгия меня одолела? Подумаешь, у девицы, кою я изначально тихоней посчитал, характер обнаружился, так что с того? Главное, чтобы она под ногами у меня не путалась и следствие вести не мешала, а всё остальное меня совершенно не касается. Мне эта Елизавета Андреевна никто, знакомая, не более, так что хватит о ней думать. Я вздохнул глубоко, разум проясняя, плечи расправил и в комнату к Петру Игнатьевичу, коего городовой назвал, подозреваемому, направился, решительно запретив себе уделять хоть какое-либо внимание, кроме служебного, одной зеленоглазой особе, невесть чем и почему царапнувшей душу.
Глава 6. Слишком много подозреваемых
Пётр Игнатьевич, коему удивительно шло домашнее сокращение Петенька, с детских лет грезил о воинской службе. Его манили не лихие пирушки, не яркий мундир, придающий своему владельцу особую привлекательность в глазах дам, а сражения, походы, защита Отечества и, чего греха таить, возможность совершить подвиг. Слушая матушкины рассказы об отце, герое войны, сгинувшем на поле брани, Петенька неизменно представлял и себя в дыму и копоти битвы, поднимающим в атаку солдат. Повзрослев, Пётр Игнатьевич пытался узнать у матушки, во время какой войны сгинул батюшка, но госпожа Васильева покрывалась нежным румянцем, начинала лихорадочно обмахиваться и жаловаться на духоту, а разговор неизменно переводила на другую тему. Конечно, Петенька подозревал, что что-то не так или с самим батюшкой, или с его подвигами военными, но созданная матушкой легенда была столь прекрасна, что у Петра Игнатьевича в прямом смысле слова рука не поднималась разрушить этот воздушный замок. И вообще, кому нужна правда, если она не несёт ничего возвышенного и прекрасного? Родственники Петеньки, его тётушка Дарья Васильевна, а паче того дядюшка Прохор Захарович, приходившийся братом его горячо любимой матушки, над сказкой об отце герое посмеивались, но оспаривать не пытались. Прохор Захарович поначалу ещё пытался рассказывать племяннику о страсти, коя вспыхивает в сердце подчас вопреки доводам разума, да Пётр Игнатьевич и слушать ничего не желал. Малым уши закрывал и истерику закатывал, а став старше, при первой же попытке развеять легенду о герое жёстко отрубил, что никакой клеветы на покойного родителя не допустит, и ежели дядюшка ссоры не ищет, то пусть своё особое мнение при себе и держит. Прохор Захарович тогда племянника дураком назвал, но боле ничего не рассказывал, только морщился, ежели разговор на скользкую тему сворачивал, да вздыхал тяжко. Тётушка же, Дарья Васильевна, и вовсе жизнью племянника не интересовалась, заботясь лишь о том, чтобы как можно дольше красоту сохранить, да как можно больше кавалеров обольстить. Петенька пытался объяснить тётушке, что её вольное, если не сказать хуже, развратное поведение бросает тень на всю семью, что совершенно недопустимо, ведь он, Пётр, ухаживает за девицей благовоспитанной, но Дарья Васильевна лишь отмахивалась и презрительно бросала сквозь зубы:
- Молод ты меня учить. Молоко ещё на губах не обсохло, племянничек.
За день до гибели тётушки между ней и племянником состоялся очень неприятный разговор, Пётр Игнатьевич даже голос на Дарью Васильевну повысил, чего ранее никогда себе не позволял. Причина была очень существенная: тётушка посмела приготовленный для Лизоньки подарок, ожерелье с бриллиантами, матушкой Петеньке для его избранницы завещанное, себе забрать. Пётр Игнатьевич, естественно, возмутился и потребовал вернуть украшение, но Дарья Васильевна рассмеялась презрительно и сказала, что скучная провинциальная девица, ничего из себя не представляющая и пресная, словно постная лепёшка, таких камней не достойна. Пренебрежение к себе Петенька снёс бы безропотно, чай привык уже к оному, но терпеть оскорбления, сыплющиеся на невесту, не собирался. Пётр Игнатьевич повысил голос, потом и вовсе закричал на тётушку, требуя вернуть ожерелье и принести извинения, причём непременно в письменном виде, но Дарья Васильевна повела точёным плечиком, созерцание коего вызывало обильное слюнотечение у мужчин, зло усмехнулась, а потом и вовсе скрутила кукиш и сунула его под нос опешившему племяннику:
- Вот тебе. Большего ни ты, ни мышь твоя серая не достойны.
- Да чтоб Вы подавились этим украшением! - рявкнул взбешённый Пётр Игнатьевич, вылетая из комнаты с такой скоростью, что подслушивающая служанка не успела отскочить и получила весьма весомо