орет Ремешков, и я дергаюсь. Отхожу от Сомова на трехочковую линию. Воскрешаю в памяти вчерашнюю тренировку с Киром. Концентрируюсь. Приседаю, как показывал Кир, и выставляю руки над головой. В прыжке выкидываю мяч, который летит прямиком в корзину. Подпрыгиваю на месте, когда у меня получается. Такой кайф получаю, что оживаю. Живу на полную. Грудь распахивается, будто в неё годовой запас кислорода накачали. Улыбаюсь запредельно широко. Но еще неожиданней видеть шокированное лицо Ремешкова. Его круглые глаза и распахнутый от удивления рот. Он точно не ожидал от меня такого. Но тут я удивила. Точнее Кир. С его работой надо мной. Надо признать, если бы не он, сегодня у меня ничего бы не получилось. Признаю. Хотя, черт возьми, не хочется ему вручать все лавры. Попадаю почти с каждой позиции в корзину, кроме трехсекундной зоны. С этой не удается настолько быстро собраться. Я почти попадаю в корзину. Мяч крутится на ободке, но падает с неё на пол и укатывается за боковую линию площадки.
— Бурцева, даю тебе две попытки с трех секундной попасть в корзину. Если один раз попадешь, считай у тебя «автомат». — рычит Ремешков неожиданно. Что удивляет всех. Он никому никогда не давал поблажек, а тем более автомат. И тут надо быть очень глупой, чтобы не воспользоваться ситуацией, учитывая, как препод «любит» меня и баскетбол. Хотя у нас это взаимно.
Первая попытка летит в тартарары. Гудящий зал отвлекает. Второй раз я концентрируюсь лучше, и помогает то, что Сомов каждого обводит таким взглядом, что у самой мороз по коже проходится. Холодит душу. Не хотела бы увидеть такой его взгляд на себе. Даже когда яростно смотрел, не так больно было, как сейчас, и не так страшно. Но когда переводит взгляд на меня, там вижу другое. Восхищаюсь им. Он дарит мне столько уверенности, поддержки и трепета, а главное — силы, что сама заряжаюсь этим, пока иду до линии. Становлюсь на позицию и повторяю движения. И снова мяч проходится по дуге, скручивая мои нервы в тугой узел, по оголенным местам проходится. Но когда падает в корзину, я визжу от радости на весь зал и налетаю со всех ног на Сомова. Обнимаю за шею, впитываю запах. И делюсь самым неимоверным кайфом. Он это подхватывает. Кружит, обнимая за талию по всей площадке. Меня не парит, что на нас смотрит преподаватель и остальные студенты. Впервые меня это не смущает. Я проявляю эмоции. Я ощущаю себя живее, чем когда-либо.
— Спасибо, — шепчу ему на ухо. — Это твоя заслуга.
— Я горжусь тобой. — всё, что произносит Кирилл, так нежно, что внутри все сжимается. Вены натягиваются, пуская по ним пузырьками эндорфины. Их так много, что я пребываю в приподнятом настроении до вечера. Особенно, когда красуется подпись Ремешкова в моей зачетке. Многие меня поздравляют, учитывая то, сколько нервов я измотала в прошлый год и сколько слез пролила из-за него же. А нужно лишь было, чтобы Сомов вернулся в академию. Загадочные, конечно, обстоятельства, но я им рада. Честно признаю. Я рада, что Сомов находится рядом со мной.
Вечером я пребываю в приподнятом настроении. Озвучиваю родителям про свой «автомат» по физкультуре.
— Ох, видишь, как молитвы мои тебе помогли, — качая головой, говорит мама за ужином. Нет, я привыкла, что в нашей семье любят все обесценивать. Но честно надеялась до последнего, что похвалят. Что скажут, что молодец, ты старалась. Но нет. Они перевернули, как всегда, в свою пользу. Конечно. Если бы она не молилась, я бы не сдала этот баскетбол. Молитвы же мне объясняли правила и стояли со мной в темноте в не самом благополучном районе. Сейчас, если посмотреть на это трезвым взглядом, объяснять мне правила и настраивать на игру и то, что я всё смогу. Конечно, это все молитвы, а не силы, время и желание одного человека. Который так искренне и честно помогает мне и с каждым днем раскрывает глаза на чертову семейку.
— Значит, ты теперь можешь пропускать физкультуру и раньше освобождаться? — спрашивает папа. — Мне как раз нужна помощь в церковной лавке.
— Нет. — вру и не краснею даже. Хотя раньше бы выдала себя с головой. — Ходить мне придётся. «Автомат» не освобождает от посещений.
Если бы не Кирилл, и ноги бы моей не было в спорт зале. А так это единственная возможность наблюдать за ним в универе, раз пары наши в данный момент не пересекаются.
А я хочу его видеть.
Кирилл Сомов: Когда твои предки ложатся спать?
Анна Бурцева: В десять у нас отбой.
Кирилл Сомов: В 23:00 буду ждать под окном, аленький цветочек.
Улыбаюсь сообщению, выключаю телефон и прижимаю к груди. Сердце галопом несется, пульс зашкаливает. Щенячий восторг рвется наружу. Хочется петь, танцевать и обнимать всех вокруг. Кажется, так делают, когда счастливы и влюблены. Боже, я влюблена в Кирилла Сомова! С этим осознанием я резко сажусь на кровать.
А как же дружба?
14
Я горжусь тобой! Анна Бурцева.
Время, словно замедленная бомба, тянется с гнетущей медлительностью. Когда Поля уже десятый сон видит, я каждую минуту проверяю экран смартфона. Осталось десять минут. Не так много, но кажется вечностью. Прислушиваюсь к каждому шороху и звуку. Это опасение, что меня поймают, подстегивает, но и внушает страха.
Чтобы не терять ни единой лишней секунды, я заранее оделась и в этот раз потеплее. Кир обещал что-то крайне интересное и то, что я никогда не испытывала. Это пугает, но и оставляет дикий интерес внутри меня.
Стоит только увидеть заветные двадцать три ноль ноль, я немедленно подрываюсь с кровати так, что слышен скрип. Улыбаюсь, подношу руки к области сердца. Оно с такой бешеной скоростью стучит, словно стрелка спидометра выжата в максимум и скоро вылетит к черту. Подрываюсь к окну и распахиваю настежь. И, как и прежде, попадаю в объятия Кира.
Эти объятия стали моей гормональной терапией. Его поглаживания — мой антидепрессант. Когда с ним, мне плевать на весь остальной мир. Этот мир состоит из него. Он сам его творит и впускает меня в его часть. Его мир — идеальная картинка, где можно сочетать грубость и нежность, доверие и преданность, веру и богохульство, гармонию, разврат и истинное блаженство. Там нет граней, там есть только чувства и эмоции. Эта картинка живая. Если раньше мне казалось, что он состоит из серых и черных гамм, то сейчас я в нём вижу целую необъятную палитру красок.
Его глаза — это