class="p1">Перевод состоялся, и переведенный солдат в первые же дни украл у товарища сапоги, пропил их и набуянил. Сергей Иванович собрал роту и, вызвав перед фронтом солдата, сказал ему: «Ты знаешь, что у меня в роте не бьют и не секут, и тебя я не буду наказывать. За сапоги, украденные тобой, я заплачу свои деньги, но прошу тебя, не для себя, а для тебя самого, подумать о своей жизни и изменить ее». И, сделав дружеское наставление солдату, Сергей Иванович отпустил его.
Солдат опять напился и подрался. И опять не наказали его, но только уговаривали: «Еще больше повредишь себе; если же ты исправишься, то тебе самому станет лучше. Поэтому прошу тебя больше не делать таких вещей».
Солдат был так поражен этим новым для него обращением, что совершенно изменился и стал образцовым солдатом.
Рассказывавший мне это брат Сергея Ивановича, Матвей Иванович, считавший так же, как и его брат и все лучшие люди его времени, телесное наказание постыдным остатком варварства, позорным не столько для наказываемых, сколько для наказывающих, никогда не мог удержаться от слез умиления и восторга, когда говорил про это, и слушая его, трудно было удержаться от того же».
МАТВЕЙ МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ
«Михаил Павлович, только что снявший с себя детскую куртку, был назначен начальником 1-й пешей гвардейской бригады. Доброе сердце великого князя, о котором так много ныне пишут, было возмущено, узнав, что мы своих солдат не бьем. Он всячески старался уловить Семеновский полк в какой-нибудь неисправности своими ночными наездами по караулам в Галерный порт и неожиданными приездами по дежурствам. Все это ни к чему не послужило. Везде и всегда он находил полный порядок и строгое исполнение службы. Это еще больше бесило и вос-становляло против ненавистного ему полка. Разумеется, великий князь не мог благоволить и к нашему генералу, с которым не имел ничего общего. Поэтому к нам начали придираться, отыскивая во что бы то ни стало, правдой или неправдой, если не беспорядка, то, по крайней мере, каких-нибудь ошибок…
Михаил Павлович с Аракчеевым, наконец, добились замены Потемкина Шварцем (учеником Желтухина, перещеголявшим жестокостью своего наставника), представив Якова Алексеевича неспособным по излишнему мягкосердию командовать полком…
Шварц начальствовал Калужским Гренадерским полком. Известно было, что он приказывал солдатам снимать сапоги, когда бывал недоволен маршировкой, и заставлял их голыми ногами проходить церемониальным маршем по скошенной, засохшей пашне; кроме того наказывал солдат нещадно и прославился в армии погостом своего имени. Шварц принялся за наш полк по своему соображению. Узнав, что в нем уничтожены телесные наказания, сначала он к ним не прибегал, как было впоследствии; но недовольный учением обращал одну шеренгу лицом к другой и заставлял солдат плевать в лицо друг другу; утроил учение; сверх того, из всех 12 рот поочередно ежедневно требовал к себе по 10 человек и учил их, для своего развлечения у себя в зале, разнообразя истязания: их заставляли неподвижно стоять по целым часам, ноги связывали в лубки, кололи вилками и пр. Кроме физических страданий и изнурений, он разорял их, не отпуская на работы. Между тем беспрестанная чистка стоила солдату денег, это отозвалось на их пище, и все в совокупности породило болезни и смертность. К довершению всего Шварц стал переводить красивых солдат, без всяких других заслуг, в гренадерские роты, а заслуженных старых гренадер, без всякой вины перемещать в другие, и тем лишал их не только денег, но и заслуженных почестей».
16 октября 1820 года первая гренадерская рота, считавшаяся главною в полку, не выдержав притеснений, приносит жалобу на командира. Роту отправляют в Петропавловскую крепость. Одиннадцать других рот, в том числе рота Сергея Муравьева-Апостола, выходят из казарм: «Отдайте нам стариков или посадите вместе с ними». Солдаты ищут Шварца, тот прячется в навозную кучу. Известие быстро распространяется за сотни и тысячи верст. Солдат стращают — «против вас идет конница и шесть пушек». Семеновцы отвечают: «Мы под Бородиным и не шесть видели». Примчавшийся великий князь Михаил держит роту два часа, требуя выдачи бунтовщиков. Рота стоит как вкопанная. «Что побуждает вас так действовать?» — спросил Михаил. Из рядов ответили: «То, что Вы променяли нас на немцев». Позже следственная комиссия старалась узнать, кто из солдат отвечал на вопрос Михаила Павловича.
Трех солдат приводили в комиссию. На вопрос председателя: «Кто отвечал великому князю?» — один из них сказал: — «Ваше Превосходительство, позвольте Вас спросить, кто из нас троих первый вступил в комнату?» Председатель указал на одного из солдат.
— Ваше Превосходительство! Я первый вступил в комнату Вы не могли этого заметить днем, то ночью, когда темно, возможно ли в толпе разглядеть кого-нибудь в лицо, чтобы после узнать его».
Власти были необыкновенно перепуганы. Царь находился в Европе на конгрессе. К тому же в городе обнаружили прокламации. Волнения и тревога не прекращались. Полки ходили беспрестанно, везли пушки, готовили снаряды, скакали адъютанты, народ толпился на улицах. Федор Глинка, как адъютант петербургского генерал-губернатора, был свидетелем панических настроений в «верхах»: «Семеновская история началась с вечера и была в ходу на другой день все утро и далее… В этот наканунный вечер я был наипоспешно спрошен к Милорадовичу… Тут я пробыл у него до поздней ночи и назавтра ранним рано уже был опять у своего же места; а там на Семеновском плаце, а там опять у графа и целый день и целую неделю и целых две недели: так что ложился в 4-м часу ночи, а в 7-м утра уже был за делом… Мы тогда жили точно на биваках; все меры для охранности города были взяты. Через каждые полчаса (сквозь всю ночь) являлись квартальные; чрез каждый час частные пристава привозили донесения изустные и письменные. Раза два в ночь приезжал Горголи[18]. отправляли курьеров; беспрестанно рассылали жандармов и тревога была страшная».
Весь Семеновский полк заключают в Петропавловскую крепость В городе идут обыски и аресты. Семеновцы ждут решения своей участи. Жены и дети заключенных, останавливая прохожих на улице, расспрашивают — не слыхали ли об их отцах и мужьях?