– Кажется, твоего брата Джона выпустили первым? – осторожно спросила Елизавета.
– Да… умирать. Джон, мой любимый брат. В Тауэре он заболел и угасал на моих глазах, а я не знал, чем ему помочь. Я требовал лекаря, а мне с усмешкой советовали молиться. Потом его действительно выпустили. Сестра забрала Джона, но у нее он прожил совсем недолго. Ему было всего двадцать четыре года, а я не смог его спасти. Я оказался плохим сыном и братом, последователем отца-отступника. Вот таким я по милости королевы Марии вышел из Тауэра. Я даже не слишком радовался, что уцелел.
Елизавета ждала продолжения.
– Мне было некуда отправиться, кроме как в Норфолк, в Стэнфилд-холл, к мачехе Эми, – с возрастающей горечью в голосе продолжал Роберт. – Наша семья потеряла все: лондонский дом, обширные поместья, дворец, именуемый Сионом, где прежде было аббатство. Всего этого мы лишились. У бедной Эми отобрали даже ее жалкий домишко в Сайдерстоуне. – Он невесело рассмеялся. – Королева Мария вернула в Сион монахинь. Представляешь? Мой дом вновь сделался монастырем, в нашем большом зале они распевали «Те Deum».
– Надеюсь, семья Эми встретила тебя радушно? – спросила Елизавета, хотя уже догадывалась, каким будет ответ.
– С подобным радушием меня встретили бы везде. Я был желанным гостем, когда входил в число первых лиц королевства. А кому нужен безденежный оборванец, еще не оправившийся после тюремного тифа? – невольно морщась, ответил Роберт. – Мачеха Эми заявила, что я соблазнил единственную дочь Джона Робсарта, погубил все его надежды и что она мне этого не простит. Эта особа обвиняла меня в смерти отца Эми, у которого от переживаний за дочь не выдержало сердце. Этого ее мачеха тоже не могла мне простить. Она забыла все мои щедрые подарки. Мне приходилось буквально выпрашивать у нее каждый пенс на карманные расходы. Однажды мне нужно было съездить в Лондон, на важную встречу. Когда я вернулся, мачеха Эми накинулась на меня с бранью, грозилась, что вышвырнет меня из дома, в чем стою.
– Что за встреча? – встрепенулась Елизавета. – Разве ты не имел права навестить своих друзей?
Он снова пожал плечами и ответил почти шепотом:
– Друзей у меня к тому времени почти не осталось. А встреча касалась возведения тебя на престол. Можешь считать, что Тауэр меня ничему не научил. Самой ужасной вестью для меня было сообщение о беременности твоей сестры. А вдруг она родит сына? Представляешь? Крушение всех наших замыслов. Но на этот раз Бог был к нам милостив.
– Ты рисковал жизнью, составляя заговоры в мою пользу? – Темные глаза Елизаветы округлились от удивления. – Даже тогда, едва выйдя из Тауэра?
– Конечно. – Он небрежно улыбнулся. – А в чью же еще? Я хотел жить в елизаветинской Англии.
– После этого тебя заставили тихо сидеть дома? – спросила она.
– Меня заставишь! Тут как раз началась война, и мы с Генри, моим братом, отправились вместе с армией Филиппа в Нидерланды сражаться против французов. Помнишь, мы виделись накануне отплытия? – с улыбкой спросил Роберт.
– Еще бы. – Елизавета с теплотой поглядела на своего шталмейстера. – Мне тогда разрешили приехать проститься с Филиппом и повидать мою вечно болезную сестрицу. Я помню, как ты бесшабашно улыбался мне с палубы королевского корабля. Казалось, тебе не терпится поскорее попасть на войну.
– Я должен был найти способ восстановить свою репутацию. А это был удачный предлог, чтобы уехать из дома мачехи жены. Да и от Эми, – признался он.
– Ты что же, разлюбил ее? – спросила Елизавета, наконец-то дождавшись самой важной части его рассказа.
– То, что нравилось неискушенному шестнадцатилетнему юнцу, не могло удовлетворить взрослого мужчину. Особенно когда он узнал иную сторону жизни и был вынужден подниматься с самого дна. Считаю, что мой брак закончился, когда я вышел из Тауэра. Мачеха моей жены изощрялась, старалась побольнее меня уколоть, а Эми лишь молча наблюдала за этим. Она сама разрушила наш брак. Ни одного слова в мою защиту. Никакой поддержки. Я любил бы ее, если бы она ушла вместе со мной в неизвестность. Но зачем же? Ей нравилось сидеть на стульчике возле очага, подшивать кромки рубашек и напоминать мне, что Господь велел почитать отца и мать, а потому мы до конца дней в долгу перед Робсартами.
Он вдруг замолчал. Воспоминания разбередили давние обиды. Лицо Роберта помрачнело. Елизавета слушала и тихо торжествовала.
– Тогда я отправился воевать в Нидерланды, надеясь, что верну свое честное имя и разбогатею. – Он коротко рассмеялся. – То был последний всплеск моего тщеславия. Я потерял младшего брата и почти всех своих солдат, не сумел удержать Кале. Домой я вернулся еще более униженным и понял, что мне надо научиться смирению.
– Как тебя встретили на этот раз? – осторожно спросила Елизавета.
– Мне было велено стать погонщиком, – сердито произнес Роберт. – Леди Робсарт приказала мне работать в поле.
– Как она смела?
– Слышала бы ты!.. Эта дама говорила со мной как с батраком, которого она по великой милости берет на работу. В тот же вечер я покинул их дом и отправился в Лондон. К счастью, не все прежние друзья от меня отвернулись. Я обивал пороги при дворе Марии, пытаясь найти себе хоть какую-нибудь должность, зато точно знал: мой брак кончился. Я стал свободным человеком.
– Свободным человеком? – почти шепотом переспросила королева. – Ты и сейчас считаешь себя таким?
– Конечно, – твердо ответил он. – Мое сердце вновь открыто для любви, и на этот раз я соглашусь только на самое лучшее. Я не позволю мелким монетам помыкать золотом.
– Разумеется, – с неожиданной холодностью произнесла Елизавета, быстро вынырнув из опасного состояния близости.
Потом она повернулась, подозвала фрейлину и сказала ей:
– Пожалуй, я накину шаль. А ты можешь идти вместе с нами.
Дальше прогулка совершалась молча. Елизавета обдумывала услышанное, отсеивая факты от словесной мишуры. Она была не настолько глупа, чтобы верить словам женатого мужчины. Дадли шел рядом, перебирал в памяти сказанное и решительно игнорировал неприятное чувство. Он понимал, что намеренно оговорил Эми, которая всегда была верна ему и отнюдь не поддакивала леди Робсарт. Она действительно любила его и не была такой уж провинциальной дикаркой, какой он живописал ее перед королевой. Роберт не хотел признаваться даже себе самому, что не до конца разлюбил Эми.
Сесил, сэр Фрэнсис Ноллис и юный дядя королевы, двадцатитрехлетний Томас Говард, герцог Норфолкский, стояли у окна, в неприметном уголке королевской приемной, где их почти не было видно. За их спинами болтали, флиртовали и плели интриги придворные. Королева восседала на троне и вела беседу с послом короля Филиппа на его родном языке. По-испански Елизавета говорила достаточно бегло. Сесилу теперь везде мерещились опасности.