Читать интересную книгу На медленном огне - Синди Жерар

— О, нет. — Она энергично покачала головой. — Нет, не надо прибавлять и меня к списку твоих неудач. Я не принадлежу к ним.

— Но я собираюсь тебя покинуть. Ты ведь знаешь это?

Опять наступила тишина, наполненная яростью, сомнением и сожалением.

— Но кто же просит тебя оставаться? — заметила она гордо.

Она пошла прочь, обхватив себя за плечи.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Дарски? — бросила она через плечо. Джо остановилась и повернулась к нему, переполненная злостью и болью. — Ты ничуть не отличаешься от других мужчин в этом созданном мужчинами обществе. Ты никогда не согласишься с тем, что не в твоей власти нести ответственность за весь мир на своих плечах, какими бы широкими они ни были. Ты не отвечаешь за общество, которое создает преступность на улицах Детройта или любого другого города. Ты не можешь сдвинуть горы и не можешь переделать плохое в хорошее.

Она распрямилась. Не боясь его недовольства, она расправила плечи:

— И не стоит так уж убиваться из-за каждого своего греха и каждой своей слабости. Тебе не приходит в голову, что все остальные тоже не без греха? Мои демоны, может быть, не так велики, как твои, но они тоже есть. Не только ты скрываешься. Я тоже скрываюсь, прячусь за небольшой метой о том, что мне нужно было вернуться домой, чтобы перестроить «Тенистый уголок»? Хочешь ли знать всю правду? — спросила она со злостью, откидывая волосы с глаз. — Я просто думала, что, может быть, если я все хорошо устрою, мой отец, может быть, полюбит меня и вернется домой.

— Вот видишь, — продолжала она, не обращая внимание на его удивление, — не ты один слаб. Но ты не отвечаешь за меня. Я не буду жить или умирать по твоей милости. У меня есть свой ум. Я прекрасно понимала, на что иду, когда взяла тебя к себе в постель. И тебе не стоит об этом помнить. Я взяла тебя к себе в постель. Не ты взял меня к себе. Это было мое решение. Мой выбор. И будь я проклята, если позволю тебе отвечать за то, что произошло между нами. Если бы я не хотела тебя, этого бы не случилось. И если бы я хотела, чтобы ты остался, я бы попросила тебя об этом.

Глаза ее вспыхнули, когда она нанесла окончательный удар:

— Поэтому ты можешь уходить и совесть твоя будет чиста, Дарски! Тебе придется хорошенько поискать, чтобы обнаружить еще пригоршню вины за все твои якобы прегрешения. Я не помощница тебе в этом предприятии. Единственная твоя вина в том, что ты уменьшил значение наших отношений, смешав их с чувством собственной вины. — Глаза ее жгли слезы. Она подавила их и встретила его взгляд с высоко поднятой головой. — Но я уже взрослая девочка и справлюсь с этим. Я тебе не раз говорила, что я могу позаботиться о себе. — Она отвернулась и пошла, а он стоял и смотрел ей вслед.

Адам не последовал за ней в дом. Он взял топор и пошел за дровами.

Час спустя боль в спине стала сильнее боли в животе. Он положил последнее полено в поленницу и вытер пот на лице и на шее рубашкой, которую снял.

Ей нужен молодой человек, который мог бы разделить ее мировоззрение. Не старый человек, чья вера в жизнь разбита, который может лишь возложить на нее бремя собственных ошибок. Ей нужен мужчина, от которого у нее будут дети, а не бесплодный циник, барахтающийся в несправедливостях, которыми обидела его жизнь, что утянет и ее за собой.

Ругаясь, он вонзил с размаху топор в полено. Ее страстная речь не обманула его. Она согласилась с тем, что он уходит, и таким образом решила увеличить дистанцию между ними. И сделала это так быстро и решительно, как быстро и решительно он вонзил топор в полено. Все, чем он сейчас может ей помочь, так это держаться от нее подальше. Тени стали длинными и потом слились с темнотой, когда он наконец вернулся домой. В окне светился неясный огонь. Адам смотрел на него, казалось, целую вечность. Наконец, он надел рубаху, не потрудившись застегнуть ее, взял дрова, не обращая внимания на острые края, которые царапали кожу. Потом медленно взошел по ступенькам. И с каждым шагом он проникался решимостью, что устоит от желания заключить ее в объятия и любить так долго, пока правильное и неправильное не перестанут что-либо значить вообще. Открыв дверь, он почувствовал тепло только что разведенного огня.

— Иди к огню — там тепло, — сказала она.

Он замер на месте, с дровами в руках, в груди его бушевало желание, он был поражен ее способностью дарить. Джо стояла рядом с очагом, красивая и чарующая, на ней не было ничего, кроме старой фланелевой рубашки, накинутой на только что вымытое тело.

Он с трудом отвел от нее глаза и прошел через комнату, бросив дрова рядом с очагом. Адам понял, что в очередной раз проиграл, и повернулся к ней. Она подняла незабинтованную руку и отбросила волосы с лица. Расстегнутая рубашка распахнулась. Он сжал зубы и, не отрываясь, смотрел на белую податливую плоть, открывшуюся его глазам.

Она не стала притворяться и ясно показала ему, чему она хочет посвятить оставшееся в их распоряжении время.

— Не каждому выпадет на долю такой подарок судьбы, как нам, — сказала она. — Мы с самого начала знали, что время это не будет длиться долго. Я согласна. Давай же не будем тратить драгоценной минуты на сожаления и взаимные упреки. — Она сделала шаг ему навстречу и вытянула руки: — иди ко мне и люби меня, Адам.

Как за такой короткий отрезок времени два человека сумели создать столько тупиков — это было загадкой для Адама. Она восхищалась им, но не признавала ни его вины, ни его сожалений. И теперь она предлагает ему свою любовь. Сжатый кулак напряжения, державший его, ослаб, когда появилась любовь.

— Хотя бы раз, — прошептал он, приближаясь к ней. — Мог ли я противиться тебе?

Она с радостью позволила ему обнять себя.

— Как жаль, хотя бы раз могла ли я явиться перед тобой в шелке и атласе. Ее пальцы пробежали по царапинам, оставленным дровами.

Он прижал ее к себе, как умирающий человек обнимает свой последний закат солнца. Лаская ее волосы, он взял голову Джоанны и прижал к своему лицу.

— Ты сама как из атласа, — пробормотал он, вдыхая аромат локонов на висках. Дрожащими пальцами он скинул с ее плеч рубашку.

Она стояла перед ним нагая. Адам встал на одно колено и прижался ртом к ее животу, проводя языком по ее нежной коже. Жадными прикосновениями он пытался запомнить изгибы ее бедер, легкий трепет грудей, твердость сосков.

— Ты вся как из шелка…

Адам взял ее на руки и, тихо нашептывая слова нежности, положил рядом с очагом.

— Ты могла бы прийти и в мешковине, — произнес он, касаясь губами страстно жаждущей его плоти.

До этой ночи их любовь затенялась его виной, сожалениями, отчаянием, что, волею судьбы оказавшись вместе, они скоро расстанутся. Теперь же он знал, что любит ее, что, уходя от нее, даст ей возможность построить для себя более счастливую жизнь, — их скорое расставание уже становилось не столь болезненным.

Он не в силах обещать ей вечность, но мог подарить ночь. То, что нельзя выразить словами, он мог передать прикосновением. То, что нельзя загладить извинениями, он мог смягчить нежностью губ. Его любовь была нежной и страстной. Если раньше во время любовных утех, они все же отгораживались друг от друга, то теперь Адам довел ее до конца и вернул назад.

Лицо Джо пылало от глубины его страсти, глаза заволокли слезы, когда она склонилась над ним после только что пережитого экстаза. Волосы ее закрывали грудь и бедра, и он стонал, когда ее рот и маленькие, волнующие руки заставили пережить эти сладчайшие мгновения в жизни.

На следующее утро, когда она склонилась к нему, с чашкой кофе в руках, — от ее тела исходил его запах, смешанный с тонким ароматом ее тела. Волосы были спутаны и растрепаны. Ему казалось, что он никогда не сможет оторвать от нее глаз.

— Иди ко мне, Джоанна.

Он взял ее за руку и подвел к креслу-качалке перед очагом. Она устроилась у него на коленях.

Кресло слегка поскрипывало, они смотрели на огонь и думали о чем-то.

— Ты спрашивал меня, как я привыкла к одиночеству, — произнесла она, касаясь губами его груди. — Я все думала о том, что это может означать для тебя, горожанина. Наверное, это сложно. Я привыкла к длинным зимам, во дворе холодно, а снег так глубок, что целыми неделями не выходишь наружу и не видишь других людей.

— Там, откуда я пришел, — сказал он, — одиночество — понятие не столько географическое, сколько душевное. Я уже давно изолировал себя от всего, что мне когда-то было важно. Я провел месяц в госпитале и залечил рану, еще месяц я сидел дома и упивался «Димом Бимом», превращая жизнь всех в полицейском участке в ад. Они отложили мое дело до того времени, когда я «полностью излечусь». Как говорит мой сержант, когда я не сосал бутылку, как медведь лапу во время спячки, то сидел и смотрел в пространство тупым взглядом. — Грудь его поднялась, когда он глубоко вздохнул. — Короче, для работы я стал столь же бесполезен, как и для самого себя.