Читать интересную книгу Аввакум Захов против 07 - Андрей Гуляшки

Тем не менее что-то надо было предпринимать.

— Господин профессор, — снова заговорил Аввакум, — я, слава богу, держусь на ногах крепко, а момент, как вы сами понимаете, критический. Если вы не явитесь куда следует к назначенному сроку, то там подумают, что вы отказались от путешествия, и уедут без вас. Вы рискуете проиграть, упустить последний шанс. А то, чего доброго, и головы лишитесь, потому что через пол тора часа меня тут не будет: моя миссия заканчивается сегодня во второй половине дня, после чего я возвращаюсь в Париж. Вы в этом городе останетесь один. — Он помолчал. — Я могу оказать вам последнюю услугу — попросить того человека, чтобы он вас подождал. Что ему стоит задержаться на какой-то час!

А знаете, — лицо Шеленберга оживилось, — это идея! Вы очень сообразительны. Бегите, бегите! В парке Мендубия, под «драконом» — самым старым деревом, его вам покажет любой — будет стоять человек с газе той в левой руке. Вы у него спросите: «Не могли бы вы показать мне дорогу к мысу Спартель?» Ежели он ответит вам: «Дорога на Спартель мне не известна, но я могу объяснить, как проехать на Финикийское кладбище», — значит, все в порядке. Вы просто-напросто наймете такси и привезете его сюда!

— Я сейчас же иду, — сказал Аввакум.

— Вы его спрашиваете про Спартель, а он вам говорит про Финикийское кладбище, — повторил Шелен-берг.

— Ясно! — усмехнулся Аввакум. — До самой Мендубии всю дорогу буду повторять про себя: «Спартель, кладбище, Спартель, кладбище!»

В эту минуту в комнату вошел человек в белом балахоне. В левой руке он держал стакан с жидкостью. Она была совершенно прозрачна. Коснувшись правой рукой своего лба, губ и левой стороны груди, он почтительно склонил голову. Произнеся несколько слов по-арабски, незнакомец обернулся к Аввакуму. Аввакум перевел Шеленбергу:

— Он говорит, что мыслью, словом и сердцем он ваш, и еще он сказал, что, осушив этот стакан, вы станете здоровей и веселей, чем были до сих пор.

Шеленберг выхватил стакан, жадно, единым духом выпил его содержимое и, вытерев свои пухлые губы, глубоко вздохнул.

— Только не забудьте забрать мой багаж, — на помнил он Аввакуму и присел на скамью. — И пас порт! — Помолчав немного, он счастливо заулыбался. — Знаете, у меня такое чувство, будто с каждой секундой я становлюсь на целый килограмм легче… Действительно, волшебное снадобье! Но, помилуйте, почему вы все еще здесь! Бегите же, черт побери! — Он потер ладонью лоб. — Вы прозеваете моего человека! — Последние слова он произнес уже почти шепотом.

После того как они вытащили его в коридор, Аввакум сказал человеку в белом:

— Через несколько минут он уснет. Заверните его в простыню и можете не беспокоиться. Спать он будет крепко и проспит более суток. Но вам тревожиться не следует. Вечером, самое позднее завтра днем, я к вам наведаюсь.

Несколько часов спустя

В Медину Аввакум не возвратился ни вечером, ни на следующий день. Он уже не мог переступить порога домишки, где профессор Шеленберг спал глубоким сладким сном. Дела приняли совсем иной оборот, сложились по-другому, не так, как предполагал Аввакум.

До сих пор все шло гладко — шаг за шагом Аввакум осуществлял свой замысел. Чтоб выйти из этой игры победителем, оставалось сделать еще два хода. Во-первых, проникнуть на судно 07 — туда его приведет человек, посланный за Шеленбергом. Во-вторых, после того как будет установлено, что Константин Трофимов и его секретарь на борту корабля, сойти на берег и уведомить тех, кого следует, с тем чтобы пленники были немедленно освобождены. Впрочем, освобождение — это вопрос процедурный, административный. Если даже марокканские власти станут прикидываться глухими и пальцем не пошевельнут, чтоб их освободить, — так ведь Советский Союз, весь мир узнает о том, где они находятся, в каком порту и в чьих руках!

Нет на свете такой силы, которая могла бы этому помешать.

Итак, до сих пор все шло по заранее намеченному Аввакумом плану. Оставалось сделать еще два хода, и все должно было прийти к счастливому концу. Но тут противник сделал неожиданный, непредвиденный ход, и последняя часть проекта Аввакума оказалась невыполнимой.

Вот он — парк Мендубия, тенистый, прохладный; цветы его так радуют глаз, напоминая рай, а вековые деревья, словно гигантские зеленые зонты, закрывают развесистыми кронами небо. Приподнятый, словно на ладони, благоухающий, он манит к себе пестротой своих многоцветных ковров, фантастической игрой света и тени, соловьиными трелями. Тут и старинные пушки, и знаменитый «дракон» — восьмисотлетнее дерево со стволом толстым, как бочка из подвала циклопов, с устремленной ввысь гигантской кроной, похожей на целую рощу. Под такими деревьями некогда отдыхал Антей, основатель Танжера. А может, в глубокой древности, когда тут обитали одноглазые циклопы, сюда захаживал в поисках приключений Геркулес, и прадед «дракона», нынешней гордости Мендубии, укрывал его в своей тени от полуденного зноя? Вполне вероятно. Кто знает!

Но в этот жаркий полдень под гигантской кроной «дракона» стоял коренастый мужчина в белой панаме с крупным смуглым лицом и плечами борца-тяжеловеса. Его белая куртка со сверкающими медными пуговицами и широкими голубыми нашивками напоминала чью-то морскую форму. Впрочем, каких только моряков не видел этот порт! Из каких только стран! Даже из Гаити и Гондураса. Всевозможные куртки, кители, френчи, самые разные нашивки и пуговицы до того примелькались, что привыкаешь и перестаешь удивляться.

Тяжеловес со сверкающими медными пуговицами держал в левой руке газету; на лице его лежала печать смертельной скуки и досады.

Подойдя к нему, Аввакум щелкнул по-военному каблуками, почтительно поклонился и спросил по-французски:

— Не могли бы вы показать мне дорогу к мысу Спартель?

Тот смерил его мрачным взглядом — ему не очень-то пришлась по душе эта вдруг выросшая перед ним фигура, почти на две головы выше его, однако — он вздохнул с облегчением, — слава богу, его тоскливому ожиданию пришел конец!

Он ответил:

— Дорога на Спартель мне не известна, но я могу объяснить, как проехать на Финикийское кладбище. — Его правильная гладкая мягкая французская речь стелилась, как шелк.

— Держу пари, что вы из южной Франции, — с улыбкой заметил Аввакум.

— С Корсики, — ответил тяжеловес. — Не кажется ли вам, что заставлять ждать себя столько времени по меньшей мере непочтительно и глупо? Тем более вынуждать меня стоять на виду у всяких типов?

— Весьма сожалею, — сказал Аввакум, говорить грубости на этом деликатнейшем языке было бы святотатством. — Весьма сожалею, — повторил он. — Увлекся рас суждениями о слабых взаимодействиях. Вы знаете, подобные взаимодействия подчас нарушают не только за кон сохранения четности, но и симметрию античастиц. Это крайне важно.

Человек в белой куртке окинул его свирепым взглядом.

— Довольно, — сказал он. — Ваши античастицы меня мало интересуют, вернее, вовсе не интересуют! — Он по молчал и добавил: — Держитесь моего правого плеча и не отдаляйтесь от меня больше чем на полшага, ясно?

— Ясно! — кротко улыбнувшись, сказал Аввакум. Они вышли на улицу Хазбах. У противоположного тротуара ждало такси. Они сели, и, когда машина тронулась, человек в белой куртке спросил:

— Вы в каком отеле остановились?

Аввакум ответил, что «остановился» он, конечно же, в «Эль Минзох».

— Езжай к «Эль Минзох», — буркнул человек в белой куртке шоферу.

Машина подъехала к отелю.

Когда они поднялись по лестнице, человек в белой куртке сказал:

— Ступайте за вашими вещами. Я подожду вас в вестибюле. — Он взглянул на часы. — Максимум пять минут, ясно?

Ясно ли? Кровь барабанной дробью застучала в висках, Аввакум, однако, тотчас же овладел собой и с улыбкой склонил голову.

О боже, этот человек впервые в жизни опустил голову!

Мальчишка-слуга вынес из лифта его чемодан, а сам он пошел расплатиться к кассиру. Человек в белой куртке ждал его у стеклянной двери.

— Номер остается за мной еще на два дня, — тихо сказал Аввакум.

— Значит, вы вернетесь? Очень хорошо, — кассир закивал головой.

Тут, при выходе из вестибюля, Аввакума постигло первое несчастье. Уступая дорогу даме, которая шла прямо на него, пристально глядя ему в лицо, он круто повернулся на каблуках, не в силах оторвать глаз от ее лица. Блондинка была так хороша, так хороша!

Галантно уступить дорогу даме было вполне достойно мрамора «Эль Минзоха», но его транзистор, висевший на перекинутом через плечо длинном ремешке, при этом сильно застонал — от резкого поворота он стукнулся о мраморную колонну. Раздался глухой звук — транзистор был в кожаном футляре. Мрамор и не почувствовал этого удара, а вот сердце Аввакума сжалось так, словно накололось на что-то острое. Много ли нужно было хрупкому радиопередатчику? У Аввакума потемнело в глазах. «Эль Минзох» стал похож на гробницу.